Яэль Киршенбаум - Миръ и мiръ

Наташу попросили сыграть что-нибудь на клавикордах — как на минувшей неделе, как четырнадцать дней назад и, кажется, как в прошлом месяце. Скучнейшую прелюдию, длинную, заунывную, но отчего-то полюбившуюся хозяйке, она не просто знала наизусть — сумела бы, пожалуй, повторить её в темноте или с закрытыми глазами. Наташа смотрела на отражение рук в лакированной крышке инструмента и ожидала конца приёма.

Она почувствовала на себе взгляд, повернулась: подле неё стоял молодой человек. Наташа никогда прежде не видала его, и новое лицо тут же привлекло её внимание.

Высокий, с неправильными, но приятными чертами лица, смуглый, он чем-то напоминал мальчика с ящерицей.

— Это Бах? — спросил он.

Наташа кивнула.

— Вам не кажется, что он слегка устарел?

— Кажется, — ответила она, понимая, что щёки заливает краска.

Ещё бы не краснеть! Ведь так редко встретишь здесь человека, который может поговорить о том, что тебе близко, о том, что волнует; если б этот юноша вдобавок разбирался в литературе — каким приятным собеседником сделался бы он!

Только вот на особо сложном пассаже Наташа взглянула на клавиши, а когда хотела продолжить разговор, юноша исчез среди других гостей.

Всю следующую неделю она ждала визита.

Загадочный — как в книжках госпожи Радклиф — господин всё не шёл у неё из головы. Она нашла гравюру с Караваджиевского полотна и разглядывала её по нескольку раз в день, принялась разучивать пьесы новых композиторов, а вечерами выдумывала длинные-длинные беседы о писателях, скульпторах, художниках… Беседы непременно завершались пламенным признанием.

Жаль, однако, что признанию не бывать, досадовала она. Она недостаточно красива и умна, чтоб он полюбил её, а отец — недостаточно богат, чтоб на Наташе женились из-за денег. И потому единственным убежищем были мечты — они, лелеемые Наташей, взрастили в ней если не любовь, то по меньшей мере убеждённость в том, что она влюблена.

Когда отец показал ей письмо, в котором некто, подписавшийся Викентием Воронским, просил её руки, Наташа не сомневалась: это был он, незнакомец с вечера. Право, всё оборачивалось настоящим романом — слишком быстрым, слишком странным, но Наташа и думать не думала о том, что подобные повороты сюжета могут привести к печальной развязке. Разумеется, Викентий полюбил её с первого взгляда; разумеется, помыслы его чисты; разумеется, Наташа обретёт истинное счастье.

Она вспоминала сейчас прошлое, и ком подступал к горлу. Как могла она так обмануться? Почему не рассмотрела его сущности? Отчего так наивно поверила совершенно незнакомому человеку?

Ведь Наташа могла — будь она чуть внимательнее — раскусить его, а вместо этого оставалась слепа!

Когда пошли слухи, что недавно прибывший из столицы господин Воронский имел несколько покинутых невест, Наташа списала сплетни на злые языки недоброжелателей. Когда венчание несколько раз откладывали, она извиняла промедление неотложными делами. Когда Викентий не явился, чтобы проститься с нею перед отъездом из Радунишек, Наташа лишь испугалась — вдруг ему нездоровится?

Она мяла сорванный жёлтый листочек и издали следила за допросом. Викентий оставался одним из двух оплотов надежды, и крепость эта рухнула. Наташа не плакала, — казалось, слёзы просто кончились за неполные три месяца, — но чувствовала себя много хуже. Всё вокруг словно исчезло — оставалась лишь плохо различимая фигура Викентия, но её вид был стократ тягостнее остального, и Наташа отдала бы всё на свете, только чтоб не смотреть туда.

«Почему это происходит со мною?» — шёпот укором Небесам сорвался с её губ. Разве не могла пойти её жизнь иначе — или уж вовсе никак не идти?

Когда-нибудь, когда воссияет ясное солнце, когда небеса окрасятся лазоревым цветом, когда защебечут птицы — или когда землю укроет одеяло снега, поблёскивающее и переливающееся, одним словом, когда закончится это страшное время, Наташа обретёт спокойствие. Она поймёт наконец, что надобно делать, и каким же это окажется счастием!

А пока она стояла возле сереющего в ночной темноте кострища, где давеча допрашивали Викентия, смотрела на веснушки звёзд и думала. Прошедшее, которое тяготило её днём, почти забылось, и только будущее — неизвестное завтра — занимало Наташу.

Говорили, что завтра будет дело — потому, что пленный рассказал о приближающемся обозе. Только при мысли об этом замирало сердце, и тяжёлые вздохи, как облачка пара, улетали ввысь. С необходимостью обагрять руки — не завтра, так через два дня наступит она, и никак её не избегнуть, — Наташа могла бы смириться.

Но вспомни она происходившее третьего дня, мелкая дрожь прошла бы у неё по спине. Кругом кричали и стонали люди, свистели рассекающие воздух сабли, раздавались выстрелы. Виднелись злобой искажённые лица и лица, на которых смерть уже оставила свой отпечаток. И только теперь — и то не полностью, — Наташа осознавала, медленно, чуть ли не с неохотою, что и её могла постичь та же участь.

Делалось стыдно за слабость. Анатоль никогда не рассказывал о страхе, а она — трусиха, и, узнай кто-нибудь об этом, их фамилию станут выговаривать с презрением. Да даже если никто и не узнает, легче ей не сделается: какое ей дело до общественного мнения, если она давно потеряла собственное уважение?

Не так, кажется, Наташа представляла себе исполнение своего долга. В воображении рисовались величественные картины — не то гомеровски-торжественные, не то подобные Аркольскому мосту, где знамёна плескались на ветру и где любой мог стать героем.

Послышались шаги и шорох опавших листьев.

Наташа заметила тёмную фигуру, крадущуюся, точно кот на охоте. Походка мужчины — а это, без сомнения, был мужчина, — сразу выдавала в нём Викентия: только он умел так двигаться — плавно и изящно — и свободно, даже если был напряжён, покачивать при ходьбе руками. Кровь прилила к лицу, а ночной воздух сделался нестерпимо жарким.

Наташа смотрела на силуэт, не отводя взгляда широко раскрытых глаз, не двигаясь и почти не дыша. Викентий шёл по краю полянки, пригибался, прислушивался, прятался за раскинутыми шатрами. Остановился, осмотрелся — и Наташа шагнула назад, к деревьям, чтобы серебристый лунный свет не падал на неё и чтоб Викентий не увидал её.

Она не хотела говорить с ним, ведь он — предатель, и ей следует презирать его! Но как же тянуло её к Викентию — лишь мельком взглянуть ему в лицо и бросить пару слов. Наташа то готовилась сорваться с места и кинуться за Викентием, то вдыхала, чтобы окликнуть его, — а потом осаживала себя. Он же всё отдалялся и почти уже скрылся из виду.

Что-то непонятное, похожее на сон, который никак не может претвориться в жизнь, чувствовалось в происходящем. Верно, то было действие лунного света и мерцания тусклых звёзд, да ещё лёгкой усталости, — успокаивала себя Наташа. «Его ведь должны охранять!..» — вспыхнула молнией, слепящей чрезмерно ярким светом, догадка.