Виктория Мас - Бал безумцев [litres]

– Подойдите сюда, мадемуазель.

Эжени делает два шага вперед. Сидящий за столом Туретт зачитывает вслух ее карту:

– Девятнадцать лет. Родители здоровы, старший брат также здоров. Анамнез отсутствует, ранее никакие клинические симптомы не отмечены. Заявляет, что вступает в общение с духами. Отец настаивал на госпитализации, называя причиной спиритический бред.

– Стало быть, это ты?

– Да.

– Расстегни воротник платья.

Эжени бросает быстрый взгляд на Женевьеву – та отводит глаза. Сестра-распорядительница никогда не принимала участия в подобных медицинских мероприятих. Здесь право голоса имеют лишь врачи и их ассистенты, в редких случаях – интерны, а ее роль – стоять в сторонке и молчать, что она и делает неизменно.

Стиснув челюсти, Эжени расстегивает пуговицы на платье до груди. Бабинский отстраненным, бесстрастным взглядом врача изучает ее зрачки, язык, нёбо, горло, прослушивает легкие, просит покашлять, замеряет пульс, проверяет рефлексы. Он комментирует процесс осмотра вслух, и у него за спиной мужчины прилежно записывают все замечания, перья порхают по бумаге.

Под конец Бабинский с любопытством смотрит Эжени в глаза:

– Не вижу никаких отклонений.

– Значит, вы меня отпустите?

– Все не так просто. Ваш отец привез вас сюда по определенной причине. Это правда, что вы вступаете в общение с духами?

В смотровой устанавливается полная тишина, как будто присутствующие ждут положительного ответа, ибо здесь всех разбирает любопытство, особенно интернов. Они живут и дышат наукой, но подобные темы их невероятно увлекают и никого здесь не оставляют равнодушным. Все связанное с потусторонним будоражит умы, щекочет нервы, подстегивает мысли; у каждого на сей счет есть своя теория, каждый старается найти доказательства или опровергнуть факты, и никто не может претендовать на истину. Задумываясь о таких вещах, люди чаще всего испытывают двойственные чувства – желание выяснить правду и страх ее узнать; этот страх обычно приводит к отказу верить во что бы то ни было, ибо куда удобнее и спокойнее вовсе не тревожить себя неудобными вопросами.

Эжени чувствует нетерпеливые взгляды аудитории.

– Если вам нужна очередная диковинная зверушка на потеху парижской публике, я не стану никого развлекать.

– Мы здесь для того, чтобы попытаться понять и помочь, а не для развлечения.

– Весьма печально, что Сальпетриер превратился в цирк, где на арену выгоняют женщин.

– Если вы намекаете на публичные лекции доктора Шарко, это достойнейшее событие в медицине.

– А как же ваши балы? Раньше я и не догадывалась, что больницы могут служить местом светских увеселений.

– Средопостные балы идут на пользу самим пациенткам Сальпетриер – участие в таких празднествах дает им возможность почувствовать себя нормальными.

– Средопостными балами вы радуете только парижскую буржуазию.

– Мадемуазель, извольте ограничиться ответами на мои вопросы.

– Если вам нужен прямой ответ, вот он: я не вступаю в общение с духами.

Вмешивается Туретт, который сидит за столом с ее медицинской картой в руках, указывая пальцем на строчку:

– Здесь говорится, вы сами признались бабушке…

– Что мой покойный дедушка передал мне послание? Верно. Но я его ни о чем не спрашивала, а стало быть, не вступала в общение. Это случилось само собой.

Бабинский улыбается:

– Слышать послания духов – явление, не принадлежащее к разряду тех, что случаются сами собой, мадемуазель.

– Вы можете честно ответить мне, на каком основании меня здесь удерживают?

– А разве ответ не очевиден?

– Однако никого не удивляет, что некая девочка в Лурде видела Деву Марию. [5] Явление Девы Марии четырнадцатилетней дочери мельника во французском городе Лурде в 1858 году Католическая церковь признала подлинным событием.

– Это не имеет отношения к вашему случаю.

– Почему? Почему верить в Бога можно, а в духов нельзя?

– Вера и религия – совершенно другое дело. Но видеть и слышать покойников – ненормально.

– Вы же сами прекрасно понимаете, что я не безумна. У меня никогда не было припадков, нет ни одной причины удерживать меня здесь. Ни одной!

– У нас есть основания полагать, что вы страдаете неврологическим расстройством, и…

– Я ничем не страдаю. Вы просто боитесь того, что не поддается вашему осмыслению. Делаете вид, будто заботитесь о пациентках… а вы хоть раз обратили внимание, что эти олухи в белых халатах у вас за спиной таращатся на нас так, будто мы для них – куски мяса? Вы все достойны презрения!

Женевьева чувствует, как в зале сгущается напряжение, и замечает, что Бабинский сделал знак двум интернам – те тотчас подходят и с двух сторон берут Эжени под локти. Женевьева подается вперед, но останавливается, глядя на девушку, которая только что была спокойной и сдержанной, а теперь дико верещит, отбивается и теряет последнюю надежду, по мере того как ее тащат к выходу из зала.

– Мне больно! Вы звери! Отпустите меня!

Шиньон рассыпался, темные волосы падают на лицо. Поравнявшись с Женевьевой, Эжени, бьющаяся в припадке, устремляет ей в лицо взгляд, которого сестра-распорядительница у нее раньше не видела. Голос изменяет девушке, на исходе сил она хрипло выдыхает слова:

– Мадам Женевьева… помогите… Мадам…

Распашные двери открываются, и пациентки, стоящие за ними, расступаются, напуганные воплями Эжени, которые теперь становятся все отчаяннее.

Мало-помалу вой и крики удаляются, затихают в конце коридора, а у Женевьевы перехватывает горло.

Ласковый послеполуденный свет заливает тропинки и аллеи в парке. В этот мартовский день еще прохладно, но все так соскучились по солнышку в последнее время, что пациентки спешат прогуляться под прояснившимся ненадолго небом. Одни, сидя на скамейках, смотрят на воробьев и голубей, другие, прислонившись к какому-нибудь дереву, поглаживают кору, третьи бесцельно метут подолами брусчатку на аллеях.

Светлый силуэт медленно пересекает парк. Белокурый шиньон Старожилки можно узнать издалека, а разглядев ее поближе, женщины дивятся – всегда прямая, с высоко поднятой головой и внимательным взором, озирающим окрестности, сестра-распорядительница в безупречно белой медицинской униформе нынче днем кажется рассеянной, задумчивой, равнодушной ко всему, что может происходить вокруг. Заложив руки за спину и опустив голову, она идет по тропинкам медленнее обычного. Проходит мимо пациенток, и те удивляются, что она не удостаивает их и взглядом, – то ли огорчена чем-то, то ли впала в меланхолию, хотя о том, чтобы представить мадам Женевьеву в меланхолии, и помыслить невозможно. Никто из пациенток не ждет от нее поддержки и утешения; более того, эта женщина заставляет их робеть и умеет усмирять страсти одним-единственным взглядом, но несмотря на это, все здесь чувствуют, что мадам Женевьева – оплот стабильности в отделении. Ее неизменное ежедневное присутствие успокаивает само по себе. От ее настроения зависит, хорошо или плохо пройдет день: атмосфера будет расслабленной, если Старожилка в добром расположении духа, и напряженной, если та напряжена. Так что сейчас, глядя, как она потерянно бредет по аллеям, умалишенные тревожно перешептываются и сами чувствуют себя потерянными.