Александр Долгов - Спасти Цоя [litres]

– Да не глазейте вы так на меня, историки, не робейте – в гестапо закладывать не побегу. Если б надо было – давно уже настучал… А вы что, и вправду подпольщики… подпольщики из будущего?

Мы с Шульцем одновременно судорожно сглотнули и молча кивнули головами – а что нам оставалось делать? Отпираться было глупо.

– Охренеть можно! – только и воскликнул Катковский, закатив глаза и в сердцах сорвав с головы полотенце.

Посвящать Катковского в тонкости наших временных переходов, а тем более брать его с собой не входило в наши планы – достаточно с него и того, что мы открылись ему и рассказали, откуда взялись, впрочем, особо не вдаваясь в подробности, обмолвились только о том, что в том мире, в котором мы живем, гитлеровская Германия потерпела сокрушительное поражение, а сам Гитлер, когда советские войска стояли в полукилометре от рейхсканцелярии, покончил жизнь самоубийством – произошло это 30 апреля 1945 года. Катковский слушал нас, буквально открыв рот, похоже, что и про больную голову забыл… Мы тут же сочли необходимым серьезно предупредить его, что со временем шутки плохи, но зря переживали, не было у него желания болтаться на сквозняке между временами. Нет, на экскурсию в будущее он явно не собирался, его желания были гораздо приземленнее, все, о чем он мечтал – это изменить для себя среду обитания и оказаться в Америке. Планировал добраться автостопом до Лиссабона, наняться там палубным матросом на какое-нибудь судно и махнуть на нем через океан – таков был план Катковского по обретению личного счастья, совсем в духе его кумира Джона Кея.

Вот так и стал Катковский нашим нечаянным сообщником. Так что мы оперативно обсудили дальнейший план действий: взрываем Мумию и разбегаемся кто куда – мы с Шульцем в «Шкаф», а Катков-ский прямехонько в сторону Лиссабона, у него все нужные визы выправлены, а оттуда через Атлантику в вожделенную Америку. Мать, к слову сказать, давно уже благословила сына в путь-дорогу.

Перед тем, как отправиться в Оперу, ребята решили сыграть в бадминтон, так сказать, напоследок, раз уж запланировали, а больше возможности и не будет… Катковский сказал, что в это раннее время в Опере никого нет, кроме дежурного на служебном входе да пары уборщиц, так что можно особо не спешить. К нашему удивлению, «поболеть» за сына вышла мать Катковского, выглянувшая в окно. Она оказалась маленькой сухонькой пожилой женщиной, если не сказать, старушкой, мы ее увидели впервые за четыре дня. Вид у нее был болезненный, она все время куталась в пуховый платок, хоть утро и было теплым, и вскоре ушла в дом.

Катковский, надо заметить, крепко «надрал уши» Шульцу, разгромив его с сухим счетом – играл, как угорелый, не упустив ни одного очка. По завершении партии проигравший торжественно вручил свою ракетку сопернику – не тащить же ее обратно. Видимо, растроганный реакцией Катковского на подношение, он заодно решил осчастливить подарком и меня. Передавая мне презент, который заранее приготовил (это был манускрипт-мистификация вместе с кожаным мешком, в котором он хранился), Шульц пожелал мне удачной переэкзаменовки по латыни – он, разумеется, был в курсе моих студенческих проблем и надеялся, что его подарок станет для меня чем-то вроде талисмана. Излишне говорить, насколько я был тронут его внезапным проявлением дружбы, а то все чувак да чувак. Позднее, вспоминая этот момент, я думал, каким же он был дальновидным! Но тогда факту передачи рукописи я не придал сакрального значения, – просто было приятно внимание… Вовсе не задумался о том – а ПОЧЕМУ, собственно говоря, Шульц решил расстаться со своим детищем именно тогда, буквально накануне претворения в жизнь задуманного нами плана?

В Опере стояла сплошная тишь да гладь да божья благодать, выражаясь фигурально – оно и понятно, утром театр еще толком не «проснулся», но мы сразу нарушили безмятежное спокойствие и сонную дрему, едва миновали пост охраны, по пятам следуя за Катковским. Он нас долго водил по бесконечным коридорам, узким винтовым лестницам и театральным закоулкам, пока мы не вышли в один из карманов сцены, откуда попали и в сумрачный зрительный зал.

Пышная бронзовая люстра, висевшая под расписным потолком, была, понятное дело, погашена, лишь кое-где горели тусклые настенные плафоны, но и этого скудного освещения хватило, чтобы оценить великолепное убранство зала – он так и сиял золотой роскошью, в театральном интерьере доминировали белый цвет и позолота, можно было только представить, как сверкает золото при полном освещении.

Президентскую ложу мой глаз выхватил сразу: вдоль карниза висел нацистский флаг, остался, наверное, с предыдущего спектакля. Как ни странно, ложа находилась чуть ли не на сцене, вернее сказать, над сценой – на один ярус выше партера, с левой стороны. Я-то ожидал, что она по центру будет располагаться, как, к примеру, императорская в Александринке, а она вон где оказалась… Ложа мне показалась сравнительно небольшой, по бокам ее стояли белые колонны, щедро усыпанные позолотой до самой их середины, а с потолка ниспадали тяжелые бархатные занавеси лилового цвета. С противоположной – правой стороны – симметрично располагалась другая ложа, как сказал Катковский, правительственная, вечно пустовавшая на спектаклях, так сказать, в резерве, и там никаких флагов не было. Теперь стало понятно, куда нам двигать дальше – на этаж выше.

Никого не встретив по пути, мы подошли к президентской ложе. Оглянулись. Все тихо. Хвоста, вроде, нет. И хоть не родился еще террорист Иван Помидоров, но я знал – его будущий знаменитый автор уже шумно отметил с друзьями свое шестнадцатилетние, правда, в другом мире, ну, а нам пора было действовать. Встав с Катковским на шухере с обоих концов коридора, мы предоставили Шульцу возможность спокойно отворить дверь ложи, проникнуть внутрь и, выбрав одно из девяти кресел, заложить при помощи скотча под днище между ножками адскую машину. Взрывчатка должна была сработать в девятнадцать часов тридцать минут – в конце первого акта. «Лоэнгрин» тоже начался, как вспомнил Катковский, ровно в семь вечера, и Гитлер на него не опоздал. И все-таки решили сделать поправку на непредвиденную случайность – вдруг спектакль начнется позже, поэтому и выставили 19:30. Перед установкой времени сверили часы – у Шульца они чуть спешили, а у Катковского – отставали, выставили по моим кварцевым.

С Шульцем договорились дождаться взрыва и сразу бежать вприпрыжку в «Шкаф». По мне так я был готов мчаться прочь без оглядки сразу, как только заложили бомбу, но Шульц был настроен категорично: «Пока не увижу своими глазами, как Мумия взлетит на воздух, отсюда ни ногой». Что ж, ничего не попишешь, придется ждать.