Александр Долгов - Спасти Цоя [litres]

А время шло… Да не просто шло, а теперь стремительно мчалось вперед едва ли не с космической скоростью. Я чувствовал нутром, что уже не поспеваю, что опоздал уже… И тут, как гром среди ясного неба, для меня прозвучало по трансляции сообщение об антракте – за кулисами повсюду висели громкоговорители, хоть и по-латышски объявили, но, знаете ли, слово «антракт» на любом языке созвучно, и как услышал эту объяву, так у меня все обвалилось внутри, как же так? – первый акт уже закончился, а взрыва как не было, так и нет!?..

Держа в охапке бушлаты я вновь появился в коридоре, запруженном выходящими из зала зрителями. У дверей ложи увидел Шульца, он общался с охраной… Что он там делает, безумец чертов?.. Хотелось даже крикнуть ему, но, разумеется, сдержался… Судя по всему, он прорывался к Мумии… Но зачем?.. Если бомба не взорвалась вовремя, она могла рвануть в любое мгновение… Вот дурья башка!.. Шульц продолжал ломиться, охрана, естественно, его не пускала… Тут дверь приоткрылась, и в проеме показалось недовольное лицо Гитлера, обеспокоенного шумом. Он сразу узнал Шульца, а увидев книгу, протянутую ему для получения автографа, его глаза потеплели… Он произнес какую-то фразу, по-отцовски глядя на Шульца. И хоть я не умел читать по губам, как некоторые глухонемые, но понял: «ПРОПУСТИТЕ КО МНЕ ВИННЕТУ!» Охранники тут же расступились, Шульц вошел в ложу, дверь за ним затворилась, не прошло и пяти секунд, как вдруг раздался оглушительный взрыв такой чудовищной силы, что запертую дверь с треском вышибло и отбросило вместе со стоявшими у нее охранниками – их буквально размазало взрывной волной о противоположную стену, со звоном высадило и все стекла в окнах… Я инстинктивно съежился в комок, точно смертельно напуганный еж, крепко сомкнул веки, а когда открыл глаза, увидел стену пыли, одну сплошную пыль, заполнившую пространство. Мгновенно мне запорошило глаза, а в уши как будто вставили затычки. Я слышал отдаленные вопли перепуганных людей, но никого не видел, они доносились как будто из преисподней, очень приглушенно… я что, контужен, что ли?.. В носу, в ушах и на губах явственно ощущался песок… откуда ему взяться в Опере?.. Но это и в самом деле был песок – он противно скрипел на зубах и резал глаза, точно скальпелем… Когда пыль чуть-чуть осела, я увидел и людей, как полоумные они метались туда-сюда в поисках выхода… Дым смрадный едкий черный, скребущий глотку, быстро расползался по всему коридору… дышать было нечем и всюду пахло смертью… я знал, что если сейчас уйду и ЭТОГО не увижу, то никогда не найду покоя… никогда… Эти пятнадцать метров я преодолевал, наверное, как полтора километра… шел, шатаясь, по стеночке, судорожно пытаясь вздохнуть… но воздуха не хватало…

То, что я увидел на месте ложи, вызвало приступ рвоты… мертвые окровавленные тела… не пойми чьи… все обезображенные… без рук… без ног… без глаз… лежали вперемешку с искореженной мебелью… с выдранными конечностями и оторванными головами… одной большой кровавой свалкой… В память вонзились последние кадры, как яркие языки пламени лизали порванные в клочья лиловые занавеси, и как тлела одежда на мертвых…

…и на Шульце.

Я снова опоздал.

Вскинув руку, я машинально посмотрел на часы – четырнадцать минут восьмого… по-прежнему, как и полчаса и час тому назад – четырнадцать минут восьмого… Мой друг в это время был еще жив, собирался с духом для совершения своего безрассудного поступка, а я как полоумный носился по театру, не подозревая о его самоубийственном плане… Перед глазами до сих пор стояла жуткая картина искореженной, перевернутой вверх дном Президентской ложи, лежащие вповалку мертвые тела, тлеющая одежда на мертвяках. Последнее, что я помнил, как накрыл бушлатом безжизненное тело юного бомбиста… И в очередной раз содрогнулся от ужаса, терзаясь чувством вины. «Эх, если б я знал, – твердил я про себя, – если б только знал…»

Четырнадцать минут восьмого… часы мои как стояли, так и стоят, и будут стоять до тех самых пор, пока я не вернусь домой. Там, где я теперь нахожусь, батарейками для наручных часов еще не торгуют. Хотя… узнать точное время можно без труда. Очнувшись от тупого оцепенения огляделся: сейчас я – у гостиницы «Рига», и без промедления направился к местной достопримечательности, романтичному символу города и традиционному месту встреч рижан, стоящему, как известно, между Оперой и Бастионной горкой – я, конечно, про часы «Лайма» говорю. Они показывали ровно двенадцать, полдень. Рассеянным взглядом скользнул по их рекламному столбу и удивился – новое название! – теперь часы именовались чисто в советском духе, на каждой из граней столба сияла надпись «Мир» на четырех языках – латышском, русском, немецком и английском, и никаких тебе свастик и прочих нацистских символов. Последнее обстоятельство воодушевило и обнадежило – по всему выходило, что я попал туда, куда надо. Впрочем, радоваться было преждевременно – надо бы окончательно убедиться. И я мало-помалу убеждался; глаза выхватывали характерные приметы абсолютно нового для меня времени: перво-наперво я обнаружил отсутствие пешеходной зоны и наличие троллейбусного кольца вокруг Памятника Свободы, помнится, Шульц как-то об этом обмолвился. Сам памятник предстал передо мной, можно с уверенностью сказать, в первозданном виде – как раньше наверху стелы стояла позеленевшая Милда с воздетыми к небесам руками, державшими три золотые звезды, а от величественной фигуры епископа Альберта и барельефной истории покорения Ливонии крестоносцами, не осталось и следа, нацистский монумент растаял как мираж… Далеко впереди за Памятником Свободы высилась громада многоэтажной бетонной коробки будущей гостиницы «Латвия», окруженная работающими кранами и зиявшая пустыми глазницами окон. На углу здания я увидел табличку с номером, которая говорила, да что там говорила – кричала! – что я нахожусь на улице ЛЕНИНА… Мимо меня суетливо пробежал постовой шуцман, то есть, тьфу ты! – конечно же, милиционер, с полосатым жезлом в руке, спешивший разрулить возникшую пробку на перекрестке из-за сломавшегося светофора, на кокарде его фуражки красовался герб СССР… Автомобили, катящие по улице Ленина были отечественные – сплошные «Волги», «Жигули» и «Москвичи», проехала даже одна представительская машина, по-моему, – чехословацкая «Татра»… Мимо меня, тихо шурша шинами двигались троллейбусы, тоже чешские; к слову сказать, шума города я практически не слышал – после взрыва уши были еще крепко заложены. Ожидаемых примет было много, но я все еще сомневался, не решаясь поверить в реальность, думаю, срабатывала инерция прежнего мышления, мне, не мудрствуя попросту надо было свыкнуться с фактом… В колоннадном киоске, что стоял рядом с часами, с виду всамделишный древнегреческий храм, только миниатюрный, я решил купить свежий выпуск русскоязычной газеты. Порылся в карманах и к радости нашел завалявшийся там рваный рубль – в прямом смысле слова, рваный и мятый, не представляю даже, как киоскер рискнул принять его к оплате. За две копейки мне продали газету и щедро отсыпали пригоршню мелочи, я был богат как Крез – сдачи хватило бы на добрую дюжину порций двойного кофе, так что я отправился в «Птичник» под раскинутые тенты традиционно оранжевого окраса.