Юрий Власов - Огненный крест. Бывшие

Я всегда был полон чистого, светлого счастья, когда около меня были земля, поле, травы, лес, снег или небо — бездонный голубой колодец. Мне 14 и мне 56 — все равно я одинаково взволнован, когда вижу синь неба, белогрудые облака, истекающее жаром солнце. Это — заветное, истинное счастье. Мне не удается, а я тоскую — жить с землей, вставать с рассветами, трогать травы, слышать, как качаются ветви. Но во всю жизнь я так и не заработал даже на маленький дом. Всю жизнь я стучу на машинке. Наливается болью голова. Смешиваются строки — это устают глаза. Только труд. С утра до ночи труд — каждый месяц, каждый год. Один вал неизбывного труда. Рабство… И тоска по ветру, остуженному землей, птичьему голосу (в тишине осени или позднего зимнего утра) — он повисает в своей значительности. Я люблю белые ленты дорог — пыль едкой пудрой. Брести босиком — горячая, ласковая. А лес после дождя — это заглушенный, замедленный шум. Нет звуков по раздельности — один низковатый общий шелест. И эти кисти красных ягод на рябине. И белые-белые стволы берез. И зимний ветерок, дымком окуривающий глянцевитый наст, в котором тускл, недвижим свет. Снег — это замурованная вода. Топить его ладонями. Моя самая искренняя привязанность — деревья. С ними — особые отношения. Я болею, когда вижу следы увечий от людских рук. Вековые деревья. Я слышу их ход своей грудью. Неторопливый ход то в одну, то в другую сторону. Вся дрожь длинного ствола. Закручивание его вокруг оси — всей массы веток, как движение юбки, запаздывающей за женщиной.

А красные угли? Бесшумный расплав огня, вдруг возникающий на них: белый, невысокий. Продолговатые ячейки угля, Почему поленья, прогорая, делятся на вытянутые прямоугольники? Проседание углей. Темноватый фиолетовый отсвет застывающих углей: под темнеющей шапкой дремота багровых углей, спекшихся в единое. И поскрипыванье ставни. И вся тишина дома, леса, мира, внезапно навалившаяся на тебя. Очень глубокая, проникновенная тишина. И смыслы многих лет. И горечь утраты жизни. Ускользает — не остановишь…

И чувство любви ко всем дням. И еще не истаявшие надежды…

Написал это, а сегодня 5 июля 1992 г., и ушел в другую комнату, сел — не по себе. Вернулся. Смотрю на листок. Что-то не так, не то… И вдруг как пронзило: стон! Стон целого народа — мы слышим его с рассвета до рассвета.

Повержена, обездвижена, обобрана Россия.

Вера в Бога — обратная сторона веры людей в добро. Избившись в борьбе за существование, не получая добра, имея в жизни лишь напряжение, несправедливость, ложь, зло, боль, люди обращаются к…. Богу.

Будь людям хорошо, вряд ли бы большинство из них обращались к Богу. Ибо там, ₽де сытость и относительная благоустроенность быта, очень мало места для Бога.

Сколь ужасной была бы судьба народа, не окажись он в результате ленинской утопии на краю экономической пропасти. В сытости одичание от убойных догм ленинизма зашло бы столь глубоко, что еще бы 20… 40 лет — и уже народился бы невозвратно новый человек. И тогда уже никакие потрясения не способны были бы его изменить…

Белое, красное, черное (погромное)… — ни одно из движений не ведет к цели, бьет мимо цели, хотя с разной степенью приближения.

Каждое из движений находит отзвук в душе народа, при определенных обстоятельствах способно и увлечь его.

В чем дело? Почему столь противоположные по лозунгам движения находят понимание в одной и той же среде?

Тяжкое ранение сведет в могилу гордость белой армии — генерала Дроздовского.

Слева на снимке — контр адмирал Иванов. Справа — генерал Миллер — как и Кутепов, похищен в Париже чекистами и умерщвлен.

Справа на снимке — прославленный командарм Первой Конной Буденный.

Слева — командующий Царицынским фронтом в 1918–1919 гг., командующий Пятой Украинской, Десятой, Четырнадцатой армиями, член РВС Первой Конной Ворошилов. Здесь каждому из них около сорока.

Севастополь 22 июля 1920 г. Глава белого Крыма генерал Врангель, его начальник штаба генерал П. Н. Шатилов и начальник по гражданской части А. В. Кривошеин.

Барон Врангель за какую-то неделю до кончины (отравления ядом). Именно в эти дни и часы барон просматривал наново последние листы своих воспоминаний.

Возможно, именно они у него на коленях. Помните последние строки?..

«Тускнели и замирали одиночные огни родного берега. Вот потух последний…

Прощай, Родина!»

Краснощеков — российский революционер, в эмиграции — американский

социалист, опора Ленина на Дальнем Востоке в Гражданскую войну, глава правительства буферной Дальневосточной республики и горячая любовь Лили

Брик — знаменитой подруги Маяковского.

Атаман Уссурийского казачества Калмыков у бронепоезда «Калмыковец».

По вагонам красовались надписи: «Пуля — коммунисту, петля — жиду!» Чекисты убьют его в Китае.

Лихой атаман Забайкальского казачества Семенов. Советская власть казнит его в Хабаровске 30 августа 1946 г. Достала-таки!..

Атаман Оренбургского казачества Дутов — расстрелян чекистами после добровольной явки из эмиграции. У атаманов и белой гвардии на евреев была особенная, ни с чем не сравнимая злость. Их они уничтожали без пощады, считая виновниками крушения России.

Бутырская тюрьма. 27 августа 1924 г. На скамье подсудимых — Борис Савинков (слева, у стены, отмечен белым крестиком). За столом — члены Военной Коллегии Верховного суда СССР; слева направо: Камерон, Ульрих (председатель), Кушнирюк.

Через четверть века (конец 40-х годов) — все тот же Ульрих (теперь уже генерал-полковник юстиции) читает, судя по выражениям лиц, очередной смертный приговор. Ульриху принадлежит абсолютный мировой рекорд по количеству вынесенных смертных приговоров. Разбирательство занимало обычно 10–15 минут. Ульрих отправил в могилы десятки и десятки тысяч людей. А рассматривал он только особо важные дела.