Юрий Власов - Огненный крест. Бывшие

Но Сталин громоздил расправы прежде всего во имя неприкосновенности и неограниченности своей власти: до предела отжать все лишнее, а лишнее и лишние — все, что не есть Сталин.

Все эти так называемые оппозиции, заговоры, перерождения, гнусные опалы за какие-то прегрешения являлись в подавляющем большинстве чистейшим вымыслом — истребить всех, кто имел какое-то значение в партии, особенно в прошлом, ибо это прошлое стремительно переписывалось и перекраивалось. Из этой кровавой свары все выше и выше вздымалась фигура Сталина. Во всех его действиях присутствовала ограниченность, неразвитость духовная, художническая. Он так и не сумел преодолеть примитивные представления о мире.

Как страсть всякого примитивного существа, жажда власти превосходила в нем все прочие инстинкты (нет, не чувства, а именно инстинкты: животное в нем было выражено ярче и больше всего).

Для Ленина власть сама по себе не имела столь важного значения. Власть давала ему возможность воплощать в действительность догмы, которые составляли каркас его убеждений. Через эти догмы он брался осчастливить человечество. Власть для него — нечто побочное. Для Чижикова — жгучая страсть, смысл бытия, и уже в этом вся примитивность его натуры, обедненность чувствами…

Останься в миру большевики с заметными заслугами и хотя бы толикой самостоятельности, Чижиков состряпал бы новые процессы под какими угодно ярлыками. Для этого под рукой томились в неизбывном рвении министр Берия, прокурор и министр Вышинг ский, идеологи Жданов, Молотов, Митин, Юдин, Аристов, Поспелов и запуганное, оболваненное общество, гордо именующее себя «самыми свободными людьми на земле». Его постепенно озаряла любовь к очередному богочеловеку — третьему после Ленина и тоже избавителю, коли принять во внимание революционное вознесение Троцкого, тоже под стать иконному.

И в этом вождю пособляли тысячи тонн книг, газет, кинофильмов, живописных полотен — все досточтимое воинство советских писателей и художников, нечистое племя приспособленцев, невежд, ловящих милости и благословения властей. Их культурное убожество так же безгранично, как и тщеславие. Сведенные в стада, именуемые творческими союзами, они демонстрируют ту же животную покорность и всеядность.

Художники кисти и слова… они дружно ваяют Сталина, а после так же дружно оплевывают. Они превозносят Хрущева, а после смешивают с грязью. Они ползают на коленях перед Брежневым и брежневщиной — воровской, черной мразью, — а погодя на крик смешивают его время с грязью, тем самым доказывая свое родство с холуями и рабами, ибо только раб и холуй способны оплевывать то, чем восхищались вчера.

Какая цена этим «идейным людям», почему-то считающим себя художниками, если они не сознают простейшей из истин: художник — это прежде всего независимость и самостоятельность мышления.

У истоков этого искусства дежурил Сталин, а он признавал человека лишь в одном состоянии — на коленях.

И оттуда, с колен, все радовались свободе, прозорливости вождя, кляли врагов и опять славили вождя. Бога на Руси так не чтили, как Сталина. А Ленин вообще смотрел откуда-то с поднебесья.

Так чему удивляться, на что жаловаться — но счетам надо платить, и не год, и не десять. Не без помощи большевиков, но и сами тоже шагали в светлое завтра, думали откупиться кровью, густо пустили ее из своих же ближних…

А на кровь ничего не купишь, кроме ада.

Лили кровь и не думали, чья она (как бы и не людская, вроде воды) и что это вообще кровь. Узким мирком сапожника (кустаря и ремесленника) схватывали жизнь.

С рождения отрекались от братства и общности жизней. Жили, как за стеной. Там, за стеной, пусть кровь, нас она не волнует — это ведь уже вражья кровь. Все, кто оказывался за стеной, становились врагами. Наши чувства отключались. Мы ясными глазами взирали вперед, чтобы не видеть ничего по сторонам…

Но казалось бы, к чему теперь тянуть за собой тень Сталина — этакий всемирный невод, полный трупов? Не проще ли отмыться от жути прошлого? Почему, для чего столь упорное сохранение верности палаческому прошлому?

Признать неправедность и палачество Сталина — значит признать неправедность и палачество марксизма и, следовательно, самого богочеловека — Ленина. Что ж тогда остается? Признание того, что вся история советского общества — ложь, принуждение, террор?

Это же все равно что публично сознаться в преступлении всей философии ленинизма, его тиранической сущности.

Эпохальный террор и деспотическое правление Сталина целиком обязаны марксизму-ленинизму; так сказать, его производные, ибо это учение проповедует диктатуру и насилие как неизменно костоправные условия захвата и удержания власти. Генеральные секретари, как и система их властвования, тоже лишь производные этого учения и никак не порождение исторического вывиха. Все стройно вписывается в марксизм-ленинизм.

Существование советского государства логически обусловлено доктриной, жестокой и античеловечной, построенной на голом принуждении, подавлении и лишении людей всех прав, кроме одного — быть рабочим механизмом, безгласным придатком государственной машины.

Свою бюрократическую, бесконтрольную власть они называют правлением партии, перебрасывая мостик на все понятие народа, от которого они уже давно отделились всей особой системой прав, льгот и бессудности.

Площадь перед их главной резиденцией — Красная (кстати, с первых же дней захвата власти они скромно заняли дворцы, и только дворцы, открыв счет с дворца Кшесинской), не потому что красивая (хотя это так), а по прилитой крови, из народа пролитой. И красные они по гордому самоименованию — по пущенной ими из других крови; и знамена у них красные — тоже по пролитой крови. И должны их вожди — и Ленин, и Сталин, и Троцкий, и Дзержинский, и Молотов, и Менжинский, и Ягода, и Ежов, и Берия, и все-все — щеголять в красных рубашках, красных костюмах под красными галстуками и в красной, скрипящей, как человеческий стон, обуви. И это было бы по справедливости.

И на груди у каждого на цепочке, вроде боцманской дудки — кляп или намордник, дабы не терять времени и сразу заткнуть рот любому, ежели что не так. И эти кляпы и намордники тоже должны быть красные.

Именем красной правды все должны или молчать, или мусолить назначенные слова.

Дух народа, закованный в объятия скелета.

Ленин не был тем провидцем, который предвидел вместе с крушением Германии и возвращение земель, потерянных с Брест-Литовским договором.

Ленин считал их утраченными для России. Об этом свидетельствует его успокоительное заявление для партии. Успокаивать, наверное, следовало — итог договора оказался разрушительным не только для национального достоинства, но и для всей хозяйственной жизни.