Алексей Иванов - Тени тевтонов

В Штутгофе имелось и женское отделение. Ресурс пропадал впустую, а охранники бегали по вдовушкам в окрестных деревнях или удирали с работы к подругам в Данциг. Комендант Гоппе принял разумное решение: открыл при женских бараках публичный дом. Во главе этого учреждения и поставили Дженни Баркман. За акт любви в кассу лагеря платили две рейхсмарки.

Но простых солдат не стоило равнять с офицерами. Дженни потребовала, чтобы за оградой лагеря построили несколько кукольных домиков, где лучшие экземпляры евреек стали обслуживать офицеров и гостей Штутгофа. Дженни сама отбирала молодых и миловидных узниц. В этот эдемский сад время от времени и наведывался фон Дитц. Он пристрастился к одалискам Штутгофа, словно к кокаину: ничто не могло сравниться с любовью, сквозь которую гипнотически мерцала смерть. Срок службы евреек у Дженни был недолгим: беременность или триппер быстро отправляли наложниц в газовую камеру.

Наверное, по этой причине фон Дитц и помиловал Клиховского. Он не успел застать Эсфирь, которая так понравилась ему в предыдущий визит: Эсфирь уже превратилась в дым из крематория. Гуго фон Дитца охватила какая-то элегическая печаль. Хотелось сделать что-то хорошее. Он и сделал.

В начале славной эпохи Бисмарка из Кёнигсберга до Пиллау дотянулась железная дорога. Германия тогда возрождалась: мелкие немецкие княжества, королевства и герцогства с лязгом сцеплялись в единый Второй рейх. Новая Германия решила сделать морской город неприступной крепостью. Старинная Шведская цитадель уже не справилась бы с обороной канала Зеетиф и гаваней.

Рядом с цитаделью за парком Плантаже, в недрах Мельничной горы и возле селения Нойтиф за проливом началось строительство мощных фортов. Приземистые кирпичные крепости вросли в плотные пески разветвлёнными и узловатыми корнями многоэтажных катакомб. Форт на косе Фрише Нерунг назвали Западным, форт за парком — Восточным, а форт в Мельничной горе в честь генерала инженерных войск получил имя «Штиле».

Ко времени Третьего рейха кайзеровские твердыни устарели. Нацисты оставили Западный и Восточный форты в качестве укреплённых баз, а форт Штиле модернизировали: закрыли сверху слоями железобетона, соорудили траверзы и систему элеваторов — лифтов под боеприпасы, электрифицировали, наладили принудительную вентиляцию, построили новые бункеры и тоннели. В форте Штиле разместился военный завод. Здесь морские мины и торпеды начиняли смесями тринитротолуола. Подземная железная дорога соединила завод с гаванью. Состав из вагонеток с мотовозом перевозил боеприпасы.

С начала польской кампании на заводе работали заключённые. Лагерь при форте являлся подразделением Штутгофа, но условия жизни здесь были куда лучше: не следовало доводить до бунта тех, у кого в руках взрывчатка.

Самый большой морской арсенал на Балтике находился в заливе Фриш-Гаф на мысе Пайзе. К концу войны здесь скопились десятки тысяч торпед. Когда русские подошли к границам Пруссии, вермахт обнаружил, что ему не хватает противопехотных и противотанковых мин. Было решено доставлять торпеды с мыса Пайзе обратно на завод форта Штиле, вытапливать из них тротил и заливать в корпуса мин. Эту работу тоже выполняли узники.

После заступничества фон Дитца Клиховского перевели в лагерь форта Штиле. До Клиховского не сразу дошло, что он попал в Пиллау — в Пиллау, где доктор Хаберлянд отыскал Лигуэт!

Клиховского взял под опеку пожилой бельгиец Морис, бывший штабной майор, попавший в плен ещё в 1940 году. В бараке Морис указал Клиховскому место на нарах рядом с собой, а на работе принял в свою бригаду. Он был капо.

Бригада Мориса собирала и монтировала детонаторы на шутцен-фугасах. Заключённые сидели за длинными верстаками в особых спецовках; у каждого имелись свои слесарные тиски и набор пронумерованных инструментов; мины и детали подъезжали на резиновой ленте транспортёра; рабочее место было ярко освещено лампами. Сборочный цех располагался в кирпичном каземате с цилиндрическим кирпичным потолком. Прохаживались контролёры. Гудели вентиляторы. Смена продолжалась одиннадцать часов.

Несколько дней Морис присматривался к Клиховскому. По вечерам в бараке заключённые пили кофе-суррогат, и Морис наконец решил поговорить с новичком. Он отвёл Клиховского в сторону и достал из кармана маленькую металлическую детальку — рычажок из спускового устройства детонатора.

— Понимаете, — сказал Морис, — хотя бы каждая десятая такая вещь должна быть изогнута вот так…

Морис пальцами изогнул рычажок.

— Тогда мина не взорвётся? — догадался Клиховский.

Майор Морис не ответил и спрятал рычажок.

— Если контролёры обнаружат дефект, меня расстреляют.

— Да, — согласился Морис. — Но если вы донесёте, то всё равно не избежите расстрела. Правда, вас расстреляют вместе со мной и всей бригадой.

— Я никого не выдам, — пообещал Клиховский. — Но и участвовать в ваших диверсиях не буду. Я хочу вернуться домой. У меня три сына.

— Никто из нас не вернётся, — возразил Морис. — Когда русские подойдут к Пиллау, немцы нас уничтожат. Это случится месяца через два.

В лагере при форте Штиле сидели военнопленные европейских армий — бельгийцы, французы, англичане. Содержали и кормили их неплохо, они получали посылки от Красного Креста. Охрана относилась к ним по-дружески, угощала сигаретами. От охранников заключённые Штиле узнавали новости. В середине января русские начали наступление на Восточную Пруссию — на Инстербург и на Эльбинг. Вскоре немцы оставили Варшаву. Все понимали, что рейх обречён. Нацисты проиграли войну, и капитуляция — вопрос времени.

— Вы — бывший военный, майор Морис, — зло сказал Клиховский. — Вы плохо сделали своё военное дело, и нацисты вас победили. А я — историк, и я хочу сделать своё дело хорошо. Не мешайте мне.

Уязвлённый майор Морис перевёл Клиховского на работу в другой цех — на выгрузку и транспортировку боеприпасов. В этом деле пригодились навыки такелажника, полученные Клиховским на судоверфи Данцига. В длинном каземате — на конечной станции железной дороги — был сооружён перрон. Через металлические ворота мотовоз вталкивал в каземат вагонетки с минами и торпедами. С помощью талей заключённые перекладывали боеприпасы на спецтележки и дальше вручную развозили по разным цехам.

Двадцать пятого января, принимая торпеду, майор Морис тихо сказал Клиховскому:

— Запомните, дружище. Тоннель, который ведёт к гавани, пересекается с большой галереей. На пересечении находится поворотный круг железной дороги. Путь направо — к станции, где сходятся все подземные коммуникации. Путь налево — к Лохштедту. Лохштедская часть ветки сейчас не используется, но кое-где там есть вентиляционные колодцы.