Юрий Власов - Огненный крест. Гибель адмирала

Седьмого февраля каппелевцы закончили сосредоточение.

Красные в ответ на ультиматум потребовали разоружиться и сдаваться. Старшие офицеры постановили брать город.

И тогда напомнил о себе легион. Да как! Развернул сытую полнокровную дивизию — 11-ю, полковника Крейчия.

Генерал Войцеховский читает бумагу от чехословацкого командования: любые военные действия сорвут эвакуацию легиона, а посему уходите, иначе будем драться.

И повернули белые на Байкал. От ветра и мороза лица потеряли обычную форму. Чудовища прут через снега. И то верно: сам ужас тащил сани, пулеметы, оружие, раненых. Почти все лошади пали. Вместо верстовых столбов — трупы господ офицеров, солдат, женщин; детских не было — детей Господь Бог прибрал раньше. Уж очень жидковаты на стужу, а вот старики на диво стойкие…

Длинным шагом догоняет капитан юнкера. Какое-то время скрипит пимами рядом: брови, борода — в инее, губы растрескались, сочатся кровью. Воротник шинели поднят и перемотан какой-то тряпкой — в прошлом, судя по черным засаленным кисточкам, женской шалью.

— Не то поешь, юнкер, — сипит капитан. — Я тебе не строевую спою, но годную.

И капитан, напрягая голос, странно вытянув шею и округлив глаза, сипло чеканит:

Господа офицеры уже не слушают капитана. Хрипло гогочут, поджимая локтями винтовки. Гогот тут же срывается на многоголосый кашель.

Светлая тебе память, Владимир Оскарович!..

Снегом перекормленные тучи давят колонны белой гвардии к сугробам. Пыхтят, постанывают, жрут снег господа офицеры. Сподобился же Создатель на такую хреновину — лес, сопки, речушки, болота — и мороз, без роздыху — мороз!..

«Ты гори, гори, свеча!..»

И еще 600 верст после Байкала буравила снежную целину каппе-левская армия, покуда к марту не стала выходить к Чите. Не дотянулись еще до читинских степей комиссары, но скоро (ох как скоро!) напомнят о себе. Сам пресветлый атаман аж только на аэроплане и спасется.

По оценке генерала Войцеховского, к Чите вышли около 15 тыс. солдат и офицеров, не считая некоторого числа гражданских лиц.

«…Зима лютая была, все дороги замела!..»

После разгрома Японии летом 1945 г. генерал С. Н. Войцеховский был схвачен в Маньчжурии и остаток дней гнил в лагерях — среди урок и жертв «женевской» твари. Еще в начале 50-х годов Войцеховский жив — есть упоминания о нем у Бориса Дьякова в книге «Повесть о пережитом» [111] Книга вышла в 1966 г. в издательстве «Советская Россия». Ее недобрым словом помянул Шаламов: партийно-чекистская версия великого избиения народа, передерг фактов. : встречались в лагерных мытарствах. Правда, бывший коммунист Дьяков ненавидел белого генерала — не ржавеет классовая ненависть…

А Флор Федорович все об одиночестве. Как желанно! Чтоб никто не знал, никто не узнавал… и забыть прошлое, потерять память на прошлое. Чтоб только имя от него осталось.

Видеть небо — Господи, как худо без звезд! Не то чтобы худо, а изнемог в чаду слов, клятв, выстрелов, потного, дурноватого воздуха тесно сбитых в толпы людей. Господи, как он устал жить в ненависти! Как только присягнул служить людям, революции, счастью — так и замкнулась ненависть, со всех сторон, жгучее пространство ненависти.

Неужели для того, чтобы стать человеком, распрямиться, не бояться насилия, быть человеком, надо прокиснуть в ненависти? Надо орать, топтать других, стрелять?..

Сидит Три Фэ и листает дни прошлого. Все-все потеряны…

Потом пил крепкий чай, тер глаза, лицо. Радужные круги от этих надавливаний на глаза подо лбом. Вроде слепнешь.

«7 февраля между командованиями Красной Армии и Чехословацкого корпуса было наконец достигнуто соглашение о перемирии, — сообщает советский исторический журнал. — На этот раз чехословацкие представители подписали условия, которые они еще двадцать четвертого категорически отклонили. Условия перемирия устанавливали подвижную нейтральную зону между авангардом Пятой армии и чехословацким арьергардом, обеспечивали содействие советского командования в снабжении эшелонов корпуса углем и в быстрейшем завершении эвакуации. Чехословацкое командование в свою очередь обязывалось не предпринимать никаких попыток вмешательства в судьбу Колчака и его приближенных, передать золотой запас Российской Республики Иркутскому Совету при отходе последнего чехословацкого эшелона из города, не помогать белогвардейским частям, воюющим против Советской власти, не вывозить в своих поездах белых офицеров, передать советскому командованию в полной сохранности все мосты, депо, станции, туннели, не вывозить военного имущества бывшей колчаковской армии и вернуть все вагоны и локомотивы после достижения конечной ставки…»

Когда соглашение было подписано, труп адмирала Колчака уже несла в своих ледяных объятиях Ангара.

25 февраля 1920 г. по радио была передана нота правительства РСФСР правительству Чехословакии. В ноте выражалась уверенность, что заключение соглашения, гарантирующего свободный отъезд чехословацких солдат, устранит «одно из главных препятствий для полного соглашения с вашей страной…».

А случалось, и по две бабы ложились с Федоровичем. Запросятся, запричитают — и дрогнет душа, а где им еще пожевать хлеба и согреться, коли мороз давит, а угла нет.

В таком разе с козлом согласятся, не то что с любым дядькой. С этим хоть поспать можно, а ежели бородачи из бывших колчаковских, а ныне красных бойцов уведут… Сколько баб за зиму пропало!

А после вместе так и одеваются, до сраму ли. Флор Федорович затягивает себя в ремни, навешивает маузер, трогает на прочность красные ленточки на папахе и кармане френча, а баба или бабы пеленают себя в тряпье: опять мороз на дворе. Кто станет лечить, коли грудь простудишь аль еще что?.. И расстаются — даже имени друг друга не знают, а спрашивать нет охоты. Главное — чаем обогрелись, поспали.

Впрочем, скоро кончится этот запой — второй в столь пестрой жизни Три Фэ. Образумится, вылечит паршу. И не подумаешь: розовая, вполне благополучная тетка наградила, где и на каких харчах ухитрилась отъесться? До слез смешила рассуждениями о своей «увечности». Ейного мужика угробили по осени минувшего года, а ей, сердешной, «без мужской приставки как без рук» — полнейшая инвалидность: «пожарный унтер» (ее слова) 40 лет и богатырских статей.

Тетка не слушала Федоровича, даже его сердитых окриков, и бесстыже рассказывала, как ей с ним «всего хватало». И повторяла с укоризной для всего мужского пола: «Так ублажал — где сяду, там и сплю. Что царь, что революция, что Колчак — так хорошо с ним было! Поверишь, комиссар, и не тянуло на сторону, вот истинный крест! Ну, с их благородием господином Шулейкиным… да шурином, но это редко, хорошо, коли в месяц разок-другой…» А хлебнув самогонки, любила повторять: «Пожар! Пожар! Мужик бабу зажал!» И после всегда всхлипывала… Эта не с голода валяется по постелям. Да какой голод: в сумке харчи первый сорт! Кета, медвежий окорок, калачи…