Юрий Власов - Огненный крест. Гибель адмирала

Крыли ее, надо полагать, и Паша, и шофер почем зря, по-балтийски. Сапог аж сам задирался — пнуть бы!..

Жечь так жечь (в восемнадцатом году палили непрерывно: сперва царева брата и синодальную комиссию, после сына царя с «фрейлиной» — сверхогнеопасный выдался год). Шофер без всякой команды подрулил грузовик — в аккурат по травке. Скатили бочку с соляркой — латыши подсобили. Озаботились еще до операции: должна эта сучка распасться на угли. И всей компанией взялись за огонь: солярка — ведро за ведром. Полыхает, падла! Солярка вонючая — и не унюхаешь жареного мяса. Горит огонь сам по себе. Сперва одежа сгорела. Лежит как есть голая. Тут же волосы в разных местах запалились, а после и сама чернеть стала. А сажи!.. Да за Ильича и вообще революционный люд их всех без разбору на угли! Через очистительное пламя берет разгон революция…

Пуще ярится костер. Видно его из Замоскворечья, а никто не догадывается, что к чему. Далече сигналит. Сентябрьская ночь темна.

У пролетарского поэта нервы не пушкинские — такие дела… Сознает поэт Придворов: почетное это задание, а не просто солярка и дохлая тетка. Ворочают ее лопатой, чтоб ровно со всех сторон прогорала, и дивятся: до чего легкая! И мяса не было, одни мослы. И тужиться не приходится, сама перевертывается. А тоже — на вождя с браунингом!

И материли — аж Иван Великий выше стал, в самые ночные облака уперся. Там совсем близко к звездам.

Эх, не было Семена Григорьевича Чудновского. Большая отлепилась бы от него душевная боль и вина — проморгал врага, слюни распустил!.. А ну, Сема, еще ведерко! Эх, если бы!..

Вряд ли Каплан спалили до углей. Это слишком долго, а раз долго — уже несекретно. Поди, так и предупреждал Свердлов. Чтоб не светить чересчур — надо проворней, а как? Она же, курва, не из дерева. Сколько ни лей солярки, а покуда не высушит — не берет жар. Увезти? В кузов эту обгорелую куклу? Да перемажет там! И вопрос: где копать яму по ночи? Дело секретное, никто не должен знать: приказ революции! И объявлять не надо — сами понимают. В общем, испеклась тетя. Пора.

Посему, надо полагать, прирыли то, что осталось от Каплан, в Кремле. Там она и лежит, сердешная, совсем недалече от своей мав-золейной жертвы: больше ей деться некуда. Там она — и не секрет это нынче…

А кто тут жертва — еще вопрос…

И Ленина помнят люди, и Каплан не забыли.

Ленин был социал-демократом крайнего толка, Каплан — правой социалисткой-революционеркой. Разные ветви философско-политической системы — результат научного осознания действительности. И выходит, не террор, а наука и соединила их в одно (помните, как каждая из сторон еще в Женеве присваивала себе право на единоличное толкование марксизма?). А террор — величина абсолютная. Ему без разницы, в какую сторону действовать: влево или вправо. Против своих — тоже не противоречит сущности их миропонимания. Для них — вне жизни все, кто с ними не согласен. Террор тут как тут: и разом всё и всех приводит к соответствию. Великая уравнительная система.

В воспоминаниях «От Москвы до Берлина в 1920 году» Р. Донской пишет (автор воспоминаний — профессор медицины):

«…Мне предстояло уехать из Москвы месяца на полтора, и перед отъездом я зашел в Лефортовский военный госпиталь, с которым у меня остались связи после войны. Это было через несколько дней после покушения на Ленина. Там во дворе анатомического театра я увидел разостланный огромный брезент, из-под которого торчала пара мертвых ног в носках.

— У вас опять подвал затопило, что трупы не убраны? — спросил я служителя Григория, с которым мы были приятелями еще с войны (1914–1918 гг. — Ю. В.).

Тот вместо ответа отбросил брезент, и я увидел 24 трупа с раздробленными черепами. Все лежали в одном белье, в разнообразных позах, в два ряда, голова к голове. Черепа их напоминали разбитые спелые арбузы, а из широких отверстий с развороченными краями вываливались обезображенные мозги и обломки костей. Я не мог не узнать всесокрушающего действия выстрела из винтовки в упор. Большинству стреляли в висок, некоторым в лоб.

— В первый раз привезли? — спросил я Григория.

— В первый. Предупредили, что сегодня ночью привезут еще сорок…

На другой день после посещения госпиталя я был по делу о помещении лаборатории… Нужного врача я застал у телефона. Насколько я понял, разговор шел о том, чтобы казненных перестали возить для погребения в больницы.

— А много к вам доставляют? — спросил я.

— Полными грузовиками…

— И во все больницы привозят?

— В большинство…

Это было самое начало террора в ответ на покушение на Ленина. Профессор М., лечивший Ленина, говорил мне, что тот поразил его необычной силой воли и той стойкостью, с которой он выносил мучительные перевязки. М. смотрел на разыгрывающуюся в России трагедию из первых рядов партера. Я по своей специальности попал за кулисы и своими глазами видел, как Ленин расправляется с теми, кто заставил его выносить эти перевязки. И он, очевидно, вошел во вкус. Весной 1919 года я послал одного из ассистентов за материалом в анатомический театр Яузской больницы, и он там нашел уже 80 трупов с раздробленными черепами. А в Москве в то время не было ни заговоров, ни волнений…

Летом 1920 года, вскоре после официальной отмены смертной казни, у доктора Н. расстреляли взрослого сына. Один из его товарищей, который был хорошо знаком с прозектором, пошел в анатомический театр разыскивать труп и увидел картину. Небольшой подвал был до потолка набит казненными, которые были сложены, как штабель дров…»

Само собой, к покушению на Ленина эти люди не имели отношения. Это был красный террор, месть. Убивали не за вину, а за социальное происхождение или убеждения.

И всех раздевали перед убийством: зачем же пропадать добру…

И это ведь наблюдения по нескольким больницам, а заполняли морги всех. Дзержинский свое дело знал.

Кровь Ленина свята.

Красный террор, взявший начало как месть за покушение на Ленина, в одночасье поглотил сотни тысяч жизней. Самыми первыми жертвами оказались протоирей отец Иоанн (Восторгов), епископ Серафим, ксендз Лютостанский, царские министры Маклаков, Щегловитов, Хвостов, генерал Белецкий… Их расстреляли в Петровском парке в первые дни сентября восемнадцатого. Кстати, Локкарт видел, как увозили на казнь Щегловитова, Маклакова, Белецкого. Локкарт увидел их из окна тюремной комнатки в московской чека на Лубянке, 11.

Отец Иоанн — искусный оратор, в своих сочинениях доказывал враждебность социалистических построений идее христианства.

Их постреляли возле нынешнего стадиона «Динамо», а может быть, и на его месте — там тогда шумел старинный сановный парк, вековые липы которого встречаются и доныне.