Юрий Власов - Огненный крест. Гибель адмирала

В Гражданскую войну Егоров командовал красными войсками под Царицыном, партийную власть при нем (и надзор) представлял Сталин. Белыми войсками в этом районе командовал барон Врангель.

Егоров был расстрелян (все тот же подвал Лубянки — пуля в затылок) 23 февраля 1939 г.

А за ним без покаяния, безбожными легли в землю около половины всех командиров полков, почти все командиры бригад и дивизий, все командиры корпусов и командующие войсками военных округов, все члены военных советов и начальники политических управлений округов, большинство политработников корпусов, дивизий и бригад, около трети комиссаров полков, почти все преподаватели высших и средних военных учебных заведений и множество красных командиров всех родов войск и служб [53] Около 50 тыс. человек. .

Славный вышел заглот у «женевской» машины — ну в самое светлое завтра! И какой подарок фюреру перед походом в Россию! Гений Сталина и это превозмог.

Беспечна на людишек Россия. Отряхнулась — и будто вообще ничего не было. Только погорбатей стала — и уже не спрячешь этого. Зато без увечья проскакивает под «щелк» «женевской» машины. Ну до невозможности одинаковая и монолитная!

Тогда товарищ Чудновский горячо переживал: нет у него в тюрьме ни Гайды, ни Сырового, ни усача Жаннена, ни Уорда с японскими генералами и тем более этого самого Масарика, который, по слухам, околачивался в Москве еще до марта 1918 г.! Прояснил бы он этим господам, кто в Сибири хозяин!

И осадил председатель губчека бывшего председателя Политического Центра: а пусть не заносится! Ну в упор он не видит этих социалистов-революционеров.

Всячески досаждали эсеры фактом ареста Колчака — ну величайший ратный и революционный подвиг! Ежели бы не они, эсеры, не видать, мол, большевикам Правителя, поскольку союзники уважили именно их, социалистов-революционеров, как истинно демократическую власть.

Очень это злит товарища Чудновского, и не раз он срывался в нехорошие слова. Но в душе даже он не может не сознавать правоты Федоровича. Не выходит Сибирь большевикам чистая, без поддержки и союза с эсерами и прочими группировками. И уже сообщили ему о порядке устройства Дальневосточной республики — это тоже задело Чудновского, хотя опять-таки сознает: нельзя преждевременно вводить диктатуру пролетариата и откручивать всем эсерам головы. В данных обстоятельствах нужна переходная форма государственности. Однако верил: такой час непременно грянет. Возьмет он тогда согласно диктатуре пролетариата всех эсеров и прочий «табак» за глотки, и все устроится, как в центральной и самой чистой республике — Московской.

А пока копит данные на белочехов: как жгли села, разрушали города артиллерийским огнем, стреляли рабочих и крестьян, грабили и присваивали народное добро, насиловали женщин и как самовольничали на железных дорогах.

Лежит у него в столе любопытный документ семимесячной давности — от 8 июля 1919 г. И документ этот — постановление колчаковского Совета Министров о разрешении чехам и словакам за их заслуги в подавлении большевизма приобретать недвижимость в солнечном Туркестане и других землях. Никто из иностранцев подобной чести не удостаивался. Так и записано: «В воздаяние заслуг Чехо-Словацкого войска в борьбе за возрождение России…»

И не удержался товарищ Чудновский, показал документ самому главному из здешних эсеров — Федоровичу. На что этот матерый социалист-революционер резонно заметил: не только Политическому Центру, но и ревкому не существовать, ежели бы не нынешняя белочешская демократичность; двинут господа белочехи — и дай Бог всем ноги!

Аж руки вывернул себе за спину председатель губчека: медлит диктатура пролетариата, ох, медлит!

Александр Васильевич все чаще замечает холод — это лихорадка, его знобит. Впрочем, какое это имеет значение? И все же находиться столько в движении он не в состоянии.

Александр Васильевич присаживается и вытягивает ноги. Уже больше по привычке, чем из любопытства, косится на «волчок»: так и есть, подглядывают.

Он просовывает руки меж колен и съеживается — вроде теплее. Он сидит и покачивается в такт мыслям.

Полковник Грачев погиб… в сентябре… Сколько же в земле знакомых и друзей! Нет, немцы столько не угробили — все свои, русские…

В осажденном Порт-Артуре Александр Васильевич командовал миноносцем и береговой батареей, когда флот оказался в ловушке. Выдавались недели, личный состав батареи менялся почти целиком. В ту пору он и свел знакомство с подпоручиком Грачевым. Вместе были представлены к Золотому Оружию. Потом служили в Севастополе, полковник Грачев находился в его подчинении.

Сергей Федорович Грачев перешел линию фронта и был доставлен к нему в июле прошлого года. Он, Верховный Правитель России, возвращался тогда с фронта. Тело жадно вспоминает тепло того дня, тепло и надежность, крепость существования тех дней.

Александр Васильевич отлично помнит, как из-за бронированной двери резво шагнул худой до костлявости человек в солдатском обмундировании Бог весть какого срока носки, но заботливо подобранного нитками. Человек был наголо брит и без усов, а по щекам розовели свежие шрамы — загар не тронул их. Из-за худобы глаза казались крупными, блестящими, впрочем, в них отражалось неподдельное волнение. Полковник было вытянулся для рапорта, но Колчак обнял его. Адмирал ощутил судорогу горячего жилистого тела и задохнулся в приливе чувств.

— Трубчанинов, распорядитесь-ка насчет чая и… черт побери, это же праздник!

— Не только чаю попью, поем с удовольствием, — признался Сергей Федорович, краснея, и по привычке прищелкнул каблуками, но вместо лихого щелчка вылепился какой-то глухой, шаркающий звук. Адмирал невольно опустил взгляд — вместо сапог на ногах полковника топорщилась какая-то рвань, и все же она была вычищена и сияла молодым юнкерским блеском.

— Тогда щи, кашу с мясом и… — Александр Васильевич понимающе улыбнулся.

— Слушаюсь, ваше высокопревосходительство! — выпалил Трубчанинов, озаряясь счастливой улыбкой.

И это получилось так по-мальчишески задорно, что все они засмеялись.

Они больше не вымолвили ни слова и перешли в салон; там за накрытым столом в переменчивом солнечном блеске (небо пятнали белые кучевые облака, ветер врывался в амбразуры бронепоезда, трепал скатерть, волосы, стопку газет) Сергей Федорович коротко доложил о переходе линии фронта, недоразумениях в расположении частей генерала Каппеля: полковника избили и чуть не пустили в расход. Пуще всего постарался какой-то штабс-капитан — бил до потери сознания.

— Крепкие ребята, — признался Сергей Федорович, с интересом поглядывая на карту.