Юрий Власов - Огненный крест. Гибель адмирала

Это была даже не карта, а схема расположения легиона на текущий момент по Транссибирской магистрали.

— Озлобились дальше некуда, — согласился Александр Васильевич.

— Видел я в совдепии плакатики. Вы там у большевиков… не в лучшем виде.

Колчак засмеялся и махнул рукой…

— Я рад тебе вдвойне, — говорил погодя Александр Васильевич, — и как другу, и как кадровому вояке, да еще с боевым опытом и в чинах. Тебе трудно поверить, но у меня не в редкость полками командовали младшие офицеры. Огромная нехватка офицеров. А такой, как ты, Сергей, просто клад! Просил я у Антона Ивановича офицеров… это у Деникина. У него они рядовыми воюют, части целиком из офицеров, а у нас каждый на счету. Рассчитывал соединиться с Деникиным под Царицыном. Он там столько положил своих, прорывался к нам… Сорвалось у Врангеля, он на Царицынском участке командует…

Когда выпили по чарке и воздали должное щам, полковник поведал о своих мытарствах после большевистского переворота. Глаза его смотрели открыто, без затаенности. И во всей повадке угадывалось громадное облегчение от возвращения в свой мир. Ну развернулся, расправился человек.

— Не считая у Каппеля, еще два раза ставили к стенке, — вспоминал полковник, и, хотя улыбался, у него начали дрожать пальцы.

Александр Васильевич уже успел заметить — руки у него в мозолях и ссадинах, непросто давался хлеб бывшему высокоблагородию.

— Верите, Александр Васильевич, у меня два «Георгия», «Анна», Золотое Оружие, вроде стреляный: дыры в плече и легком, — а тут… понимаете, русские вокруг, баба лущит семечки, серый кот пузо греет на сарае, сбоку бельишко на веревке… глупо, просто глупо… А мы в подштанниках крапиву мнем, в стволы глаза пялим. Жид приговор читает…

— Точно еврей?

— Чистопородный… Читает, гад, — не видать нам больше света за то, что российские погоны таскали. Это под У манью, парк там, доложу, первостатейный. Меня там взяли, я к своим ехал, жене, дочери, — и не таился, чего таиться?.. «Всё», — думаю. Перекрестился: «Отче наш…» Они — приклады в плечи. Стволы рыщут — пьяны, гады!.. Тут бы сраму не принять, не обмочиться и вообще… Полковник ведь я, русский полковник! А тут меня, старого хрыча, и выдернули из строя, еще до залпа. Лучше б мальчишку юнкера, слева стоял, я его все подбадривал. Я сорок годов с лишком отмотал, женщин нацеловал, на солнышке погрелся, мать их!.. Простите, ваше высокопревосходительство… Не поверите: увели карту читать, никто у них не умел и не понимал ее. А ребят: прапорщика, двоих поручиков, юнкера и какого-то штатского — в решето! Мать моя родная, таких ребят! Оставили военспецом — это-то меня и после чего!

Я через пять дней и рванул! Все жалею: не стукнул того жида — товарищ Григорий. Фамилия — Казаков. Выкрест, конечно. Ох, и лют был до нашего брата офицера! Это у него любимое занятие было — вылавливать нашего брата. Сколько перло: и с фронтов, и родных ищут. Вся Россия на карачках. Словит — и в крапиву, под пули, а то и в штыки. Но это только на связанных… Я бы его руками сейчас порвал!.. Ордена жаль — в голенище были. Они первое, что забирают, — сапоги и кольца. У каждого ведь обручальное или перстенек на память от любимой… Во второй раз — это уже под Киевом. Дали залп, нас стояло шестеро — и опять в подштанниках, мать их!.. Поручика одного вообще без штанов и трусов поставили — как пороли, так и вывели. И при нас, главное, делят барахло, сапоги, деньги… В общем, я, кажется, шлепнулся первым, на меня и сбоку остальные. Землей засыпать поленились — представляете, что за безобразие! Так, прикопнули… Я бы им, да разве же так службу несут, влепил недельку-другую ареста, на хлеб и воду! Что с дисциплиной, а?! Верите, а меня и не задело. Вот истинный крест! Это на плюс мне — тоже с похмелья были, винтовки гуляют, гляди, друг друга подшибут. Поручик их трехэтажным!.. А я от волнения, что ли… может, от утомления? Шутка ли, второй раз за три недели под расстрелом. Стаж, я вам доложу… Думаю, лишился сознания за мгновение до залпа, да они еще дураковаты после пьянки, иначе добили бы… В общем, срам, конечно. Боевой офицер — в обморок! А ровик-то всего на четыре штыка приглубили. Ну, псам на прокорм. Зато не поломался я и не задохся, а то свалишься с трехметровой высоты — что там подломаешь, неизвестно, но подломаешь, коли без чувств и мяклый. Удачно лег я — и не поперек, а как бы продольно, еще меня этак крутануло вбок. И мордой под мышку лег — кому не знаю, рот не забило землей. Хорошая квартирка: за спиной земля, с боков земля, а сверху, наискосок, убитый вместо одеяла. И еще нужником воняет. Вы же знаете, чаще всего в таких случаях люди обделываются, но в тот раз не я… Умылся чужой кровью, доложу я вам, густо лил покойник сверху. Просветляющее это действо. А в общем, обычная канитель или, если угодно, судьба офицера в наши дни.

И опять Сергей Федорович прикрыл лицо ладонью, пальцы разошлись и мелко тряслись. Он покусывал губу и виновато улыбался, скорее силился улыбаться.

— И все равно на Дон не пошел и не к вам… Заполз тараканом в щель. После двух расстрелов никакого желания кого-либо видеть. Можете передать в трибунал, забыл свой долг полковник Грачев — и вы будете правы: кругом виноват, не явился в строй со всеми. Не мог я. Как в своих стрелять, в русских?.. А все же допекли… А когда собрался, сидор повязал — тиф, после — возвратный тиф, а потом жена свалилась, дочь… Схоронил маму, дочь… Мария… Господи, как дочь вспомню, душит меня горе, ваше высокопревосходительство. Все мог вынести, но дочь! К весне девятнадцатого очухался… Что ж это с Россией? За что?.. Жена отказалась уходить со мной, не в себе после смерти Маши, ей теперь все едино. Я поклялся вернуться, с нашими вернуться. Я ее к тестю отвез — и рванул по теплу к вам. Ваше высокопревосходительство…

— Оставь ты чины, Сергей Федорович.

— Александр Васильевич, я кровью искуплю вину. Верьте, я все тот же порт-артурский Грачев. Я, я…

Многое узнал Колчак о советском тыле: голоде, холоде, надрывном быте, принудительном труде, арестах, казнях и, самое гадкое, постоянных унижениях, и не только «бывших», а всех.

— …Ис утра до ночи аллилуйя в честь Ленина, Троцкого и еще какого-нибудь марксистского чудища! Верите, прежде ничего подобного и не наблюдалось. Куда там молебствиям во здравие государя императора! И доносы — это омерзительно, ну сплошные доносы! На чем же воспитывают людей?! А потом не просто казнят, а притравливают народ, в псов превращают, чтобы все кусались, — тогда, надо полагать, понадежнее…

— Само учение о социализме — плоть от плоти еврейское, — говорит Александр Васильевич. — В нем его дух, его традиции, его философия. Практикой этого учения России, русским нанесены страшные обиды и раны. Дай Бог подняться.