Антуанетта Мэй - Жена Пилата, или Тайна прокуратора

— Я не шучу. Речь идет о судьбе Марцеллы. Ты же понимал, что кто-нибудь обязательно узнает.

Он рассмеялся:

— Да, я хотел, чтобы Ливии стало все известно. Я послал раба сказать ей. А почему бы и нет? Не так-то просто приобрести репутацию.

Я с ненавистью посмотрела на него. Мне хотелось броситься на Калигулу, расцарапать его, искусать, избить. Я готова была убить его за отвратительную наглость, бездумную жестокость. Я сжимала кулаки с такой силой, что ногти врезались в ладони.

— Но Марцелла тебе нравится. Ты всегда увивался за ней. Мне казалось, ты обязательно захочешь помочь ей сейчас, когда она оказалась в такой беде.

— Да, она мне очень нравится, — сказал он задумчиво.

У меня сильно забилось сердце.

— Тогда все намного проще. Тебе нужно просто жениться на ней.

— Жениться на ней? — Калигула покачал головой. — Едва ли. Она, бесспорно, очаровательная, очень милая девушка, но, на мой взгляд, слишком высокого мнения о себе. Никто из вас, Прокулов, не знает своего места. А ты перещеголяла всех своим тщеславием. Не пойму, отчего мои родители так восторгаются тобой? И кто ты такая, чтобы являться сюда и поучать меня?

Я опустила глаза, поняв, что все испортила. Больше нет никакой надежды.

— А как твои видения? — поддразнил меня Калигула. Рывком он отбросил покрывало. — Что-нибудь вроде этого тебе грезилось?

Я открыла рот от удивления, щеки мои запылали, когда я увидела его обнаженное тело.

Взгляд Калигулы был полон ехидства и гордости.

— Ну как, Клавдия, что скажешь?

Меня чуть не вывернуло наизнанку. Я заскрежетала зубами.

— Ну и что? — выдавила я из себя. — Говорят, они бывают и больше.

Храм Весты, символизирующий домашний очаг, представляет собой массивное округлое здание с позолоченным куполом, поддерживаемым красивыми коринфскими колоннами. В тот день, когда происходило посвящение Марцеллы в весталки, две жрицы во всем белом встретили нас у входа. Марцелла, не теряя самообладания и присутствия духа, прошла вместе с ними в соседний дворец. Ее мужество наполнило наши сердца гордостью. Никому и в голову не пришло бы, что она всю ночь не сомкнула глаз и заливалась слезами.

Через час она вышла в большую комнату, где мы ее ждали, уже в белой тунике, как все весталки. Отец взял ее дрожащую руку и провел к возвышению перед священным огнем, где с торжественным видом стоял Тиберий. Я еще не видела Марцеллу такой красивой, ее глаза были цвета фиалок, когда она подняла на него свой взор.

Высшая весталка жестом показала, чтобы Марцелла встала на колени, и отец отошел назад. Тиберий, выступавший в роли верховного жреца, шагнул вперед. Положив руки на ее блестевшие черные волосы, произнес ритуальные слова:

— Моя возлюбленная, я принимаю тебя.

Медленно, локон за локоном, он начал обрезать ее длинные густые волосы. Казалось, что этой процедуре не будет конца.

Сидя между родителями и держа их за руки, я старалась не плакать. Украдкой глядя на маму, я видела, как по ее бледным щекам текли слезы. Черты папиного лица обострились, а глаза блестели. Агриппина приличия ради отвернулась в сторону, а Ливия и Калигула и не пытались скрывать своей радости. Они наслаждались каждой минутой обряда. Иногда они подталкивали друг друга локтем. В какой-то момент даже засмеялись. Сестра казалась ко всему безучастной. Когда упал последний локон и на голову надели повязку, не стало Марцеллы, которую я знала всю жизнь.

На следующий день после посвящения Марцеллы в весталки Тиберий поразил всех нас своим сообщением: Германику надлежит совершить турне по империи, а мой отец будет сопровождать его.

Мама начала спешно упаковывать вещи. Она носилась по комнатам, что-то складывала, что-то отбрасывала в сторону.

— Мы правда поедем со всеми?

Замерев на секунду над грудой туник, мама смахнула со лба завиток волос.

— Ты стала плохо соображать? Думаешь, отец откажется ехать с Германиком?

Нет, я так не думала, как и не представляла, что мама откажется сопровождать отца, хотя дальняя поездка, ограниченное пространство на корабле, неизбежное нахождение в обществе Агриппины казались весьма нерадостной перспективой. Смириться с ее отречением от нас было труднее, чем со злом, причиненным Ливией и Калигулой. Сколько я себя помнила, тетя всегда находилась рядом — властная, великодушная, вызывающая раздражение, любящая. Могла ли я простить ей предательство?

Приготовления к путешествию шли споро, даже чересчур. Я слышала, как отец невзначай сказал маме:

— Тиберий, должно быть, задумал это несколько месяцев назад.

Для встреч с Марцеллой оставалось совсем мало времени. Горько видеть, как тускнеет огонь в ее глазах. Став весталкой, моя сестра должна подавить свойственную ей жизнерадостность и очарование. Однако весталок окружают особым уважением. Они живут в отдельном доме. Все время служения они обязаны сохранять целомудрие, как сама богиня. Сидя с сестрой в большом приемном зале из мрамора, я обратила внимание, что, хотя Веста и священный огонь были олицетворением семейного очага и почитались в каждом доме, каждом городе и больше всего в самом Риме, нигде не было ее статуи. Веста — невидимая.

— Нужно так много выучить, — сетовала Марцелла. — Божественное учение Весты нельзя записывать, мы запоминаем его слово в слово. Самое сложное — это обряды. Если сделаешь хоть малейшее упущение, весь обряд повторяется заново. На усвоение всех премудростей уйдет десять лет.

Как только у Марцеллы хватало духу, чтобы говорить об этом так непринужденно? Я через силу засмеялась:

— А что же все-таки ты делаешь?

— Я тебе уже сказала. — В ее глазах сверкнули знакомые мне огоньки. — Ничего смешного я не нахожу.

Сердце у меня сжалось. Я старалась как можно серьезнее относиться к рассказам Марцеллы о ее новой жизни. Весталки пользовались большим уважением, их ложи в цирке или театре соседствовали исключительно с императорскими. Им разрешалось принимать посетителей и выходить в город когда захочется. Мне это нравилось. Я восхищалась белой туникой Марцеллы из тончайшего шелка. Я поняла, что неземной облик сестры окружал ореол романтичности только благодаря ее отрешенности от мира. Эта чудовищная несправедливость не давала мне покоя: наша шалунья Марцелла, задорная, неунывающая, потеряна для нас, для мира, приговорена к пожизненному заключению.

— А что потом? — сделав над собой усилие, спросила я.

— Десять лет буду служить в храме.

— Ну а дальше?

— Буду обучать новеньких. — Моя любознательность вызвала у нее грустную улыбку. — Тридцать лет служения богине. — Ее глаза наполнились слезами. — Но это не самое худшее.