Антуанетта Мэй - Жена Пилата, или Тайна прокуратора

Однажды утром мистагог передал, что в преддверии храма меня ждет Пилат.

— Ну и пусть ждет, — сказала я, продолжая возить шваброй по полу в туалете.

На следующий день ко мне подошел сам мистагог и стал убеждать меня, что я должна выслушать мужа. Я решительно покачала головой:

— Скоро он перестанет появляться здесь. Он найдет другую. Это будет дочь влиятельных родителей, близких к Тиберию. Она будет рожать ему сыновей. Он потребует развода.

Так прошел месяц. К моему удивлению, Пилат не прекратил своих домогательств, но я держалась стойко. Никакие его доводы и посулы не могли бы изменить моего решения. В глубине души я поражалась, как человек, которому мало кто осмеливался сказать «нет», продолжал приходить, чтобы увидеться со мной. Эта мысль меня даже забавляла.

Еще через несколько недель как-то днем мне сказали, что пришла посетительница. Я с радостью встретилась с ней — это была Рахиль. Мне очень не хватало ее, но не потому, что она все делала для меня, а потому, что она оказалась самой близкой и единственной подругой. Мы обнялись, а потом отступили назад, чтобы рассмотреть друг друга. Рахиль выглядела такой, как прежде. Изменилась я, на что она и обратила внимание.

— Вы — госпожа. Такая жизнь не для вас. Что бы подумал ваш отец, если бы он увидел вас здесь?

— Ты же поклоняешься Исиде, — сказала я ей.

— Но я не раба ей.

— И я не раба, а послушница. Таков мой выбор.

Прядь волос выбилась из пучка на затылке и упала на шею. Непроизвольным движением я заправила ее обратно. Потом я положила свою руку, покрасневшую, с потрескавшейся кожей, на ее гладкую — и улыбнулась, увидев разницу.

Рахиль не была настроена на веселый лад.

— Я вижу, вам никак не обойтись без меня. Кто еще образумит вас? Кому, как не мне, заботиться о вас? Когда вы прекратите заниматься этой чепухой и вернетесь к жизни, предуготованной для вас родителями? Вы можете чтить Исиду в своем сердце, можете приходить сюда, чтобы молиться когда угодно, но...

— Тебя прислал сюда Пилат?

— Да, — призналась она, прямо глядя мне в глаза. — Сначала господин не разрешал идти к вам. Он ждал, что вы сами вернетесь, но сегодня он просил меня сказать вам, что сожалеет и не думал причинять вам боль.

— Ты веришь ему?

— Да, верю.

Я посмотрела туда, где позади нее, за садом, находились туалеты. Ничего не стоит сейчас взять и отправиться домой, вновь окунуться в праздную жизнь. Меня воротило от этой грязи, мне надоели мозоли и болевшие мышцы. «Ваше место в миру», — говорил мне мистагог. Слезы брызнули у меня из глаз. Я обняла Рахиль и уткнулась лицом в ее столу.

— Нет! Скажи Пилату — нет.

Я повернулась и быстро ушла.

Вероятно, я неплохо справлялась со своими обязанностями, по крайней мере я не жаловалась, как другие. Не потому ли мистагог через некоторое время решил повысить меня?

— Рассчитать порции на пятьдесят жрецов и жриц не составит для вас труда после того, как вы занимались организацией больших приемов, — сказал он.

Распрямив онемевшую спину, я перестала полоскать тряпки в широком каменном корыте. Бездумная работа успокаивала, и я боялась оставить ее.

— Если вы хотите послать меня на кухню, то лучше поручите мне чистить овощи или подавать тарелки, — ответила я.

Он взял меня за плечи и повернул к себе лицом.

— Клавдия, богиня не требует от вас этого. Если она захочет, чтобы кто-то прислуживал ей, то найдется немало девушек, которые будут делать это гораздо лучше вас. Вам пора отправляться домой.

— Мой дом здесь.

Мистагог сердито покачал головой:

— Коль так, завтра на рассвете явитесь на кухню.

Каждое утро, до того как начиналось приготовление пищи, отвечавшая за это жрица собирала нас, десятерых послушниц, на большой кухне с побеленными стенами. В очаге уже горел огонь, на каменных столах лежали груды лука и чеснока для чистки, обезглавленные куры для ощипывания. Про себя мы благодарили Исиду за пищу, которую нам предстояло приготовить, концентрировали мысли на выполнении своих обязанностей, считая их частью совместных усилий и представляя их результаты. Поначалу я восприняла идею, не вникая в ее суть, потом по прошествии недель и месяцев мной овладело чувство коллектива, и я стала испытывать радость, что вношу свою лепту в общее дело.

С самого начала все относились критически к моим стараниям — было ясно, что поварихи из меня никогда не получится, — но никто не сомневался в моем усердии. Я вызывалась выполнять любую работу и вкладывала в нее всю душу, пока не произошел прискорбный случай во время визита жрицы из Александрии. Она сидела за головным столом, а я старалась как можно лучше обслужить ее, надеясь услышать какие-нибудь новости о верховной жрице, проявившей расположение ко мне много лет назад. Но как не похожа была эта женщина на мою благодетельницу! Эта жрица в отличие от тех, что мне довелось встречать, считала ниже своего достоинства разговаривать с послушницей. Когда я поклонилась ей, она надменно отвернулась, продемонстрировав мне свой крючковатый нос и свое нежелание даже смотреть на меня. Немного погодя я подошла к ней с большим блюдом спаржи, собранной собственноручно в огороде, а она окинула меня уничтожающим взглядом:

— Фу! Что это за спаржа!

Нечасто я слышала, чтобы разговаривали в таком презрительном тоне, и никто не позволял ничего подобного в отношении меня. Если бы она не была так похожа на Семпронию... Самодовольное превосходство на лице жрицы сменилось выражением ужаса, когда масленые молодые побеги спаржи оказались у нее на коленях.

Никто не поверил, что блюдо опрокинулось случайно. Мне велели в течение месяца не выходить из комнаты, заниматься медитацией и читать священные книги об Исиде. Как здорово, подумала я, в первый раз встав не с петухами, а гораздо позже. К моему удивлению, по прошествии нескольких дней я начала скучать по кухонной суете, в которой тоже принимала участие.

Я почти тосковала по другим послушницам, представляя, как они сейчас режут зелень на каменных столах или размалывают пшеницу на жерновах. Мне даже чудился запах рыбы, коптившейся в тяжелых железных коробах над огнем. По крайней мере я чувствовала себя частичкой чего-то. Дотрагиваясь пальцами до систрума, висевшего у меня на шее, как и прежде, я молилась Исиде. Где мое место в этом мире?

Часто ко мне наведывался мистагог и читал нравоучения:

— Ваше поведение лишний раз говорит о том, что вы не готовы быть послушницей. Одно время вы хотели выйти замуж, очень хотели. Сейчас вы связаны брачными узами.

Я вздохнула. Мне так хотелось, чтобы святой человек оставил меня в покое. Сказать мне было нечего.

Но вот наступило утро, когда я сгорала от нетерпения выговориться. В ту ночь мне приснился странный сон, и меня мучило желание поделиться им хоть с кем-нибудь.