Антуанетта Мэй - Жена Пилата, или Тайна прокуратора

— Конечно, нет, — согласилась я. — Но разве ваш муж вам не дядя?

Иродиада огорченно вздохнула:

— Может быть, это несколько необычно, но мы ведь правящая семья. Мы имеем право поступать как нам хочется.

— Большинство правителей именно так и делают.

— Я так рада, что вы меня понимаете. Кому какое дело до старого закона, написанного сотни лет назад? Мы живем в настоящем. И никто не стал бы поднимать шума, если бы не этот гнусный возмутитель спокойствия.

— Кого вы имеете в виду?

— Как же! Вы, наверное, слышали об Иоанне Крестителе?

— Нет, не слышала, — сказала я, покачав головой.

— Этот дикарь из пустыни с грязными взъерошенными волосами, но люди тянутся к нему. Они бросают свои лодки, виноградники, овец — все на свете. Как мой муж может управлять страной в такой обстановке? Я сколько раз говорила Ироду: арестуй его, но советники боятся бунта. «Иоанн — хороший человек, — говорят они. — Он не представляет реальной угрозы». Вот он изо дня в день и устраивает купания для людей в реке, протекающей по пустынной местности, которую мой муж собирается освоить.

— Что и говорить, странная причуда. Впрочем, люди падки на всякие новые веяния. Купать людей — это действительно что-то новенькое. Но как знать, что за этим стоит и что у них на уме.

— Вот и Ирод говорит то же самое. Хотя он ко всем относится терпимо. Атут вдруг этот Иоанн начал разглагольствовать обо мне. — Иродиада сверкнула глазами и со стуком поставила на стол свой бокал. — Ирод проявил исключительное терпение, но я не допущу, чтобы порочили мое доброе имя. Вы, конечно, меня понимаете.

Я ощутила холодок, пробежавший по спине.

— И что же вы сделали?

— Сейчас Иоанн сидит в подвале дворца в ожидании суда. Ирод считает, что он заслуживает наказания плетьми, а потом изгнания, но это очень мягкий приговор. Я бы его утопила там, где он устраивает купания.

Снова холодок по спине. У меня немного дрожала рука, когда я взяла бокал, предложенный подошедшим семенящей походкой светлолицым подростком с нарумяненными щеками. В этот момент жонглеры, развлекавшие нас, поклонились и убежали. Погасли факелы. Загремели барабаны, и заиграла музыка, которую я раньше не слышала.

— Моя дочь Саломея, — с гордостью произнесла Иродиада.

Вспыхнули огни, и появилась извивающаяся в танце стройная девушка. Ее сходство с Иродиадой было очевидным. Молодая танцовщица кружилась перед нами, и подол ее полупрозрачного платья разлетался, как лепестки экзотического цветка. В ритмичном чувственном танце Саломея приблизилась к нам. Ирод, возлежавший с Пилатом на одной кушетке, подался вперед и попытался схватить подол ее платья, но она грациозно ускользнула, как бы дразня его.

Темп музыки замедлился. Саломея слегка покачивала бедрами, ноги ее почти не двигались. Это был танец любви, лирическая поэма, переданная языком тела. Я почувствовала на себе взгляд Пилата, обернулась и сразу поняла, что выражали его глаза. «Он захочет меня сегодня», — подумала я и отвела глаза. Избежать этого общения, которое наводило на меня ужас, я не могла.

Вскоре ничто другое, кроме эротических движений, не занимало сознания. Перед зрителями разыгрывалась извечная история ухаживания, покорения и физической близости. Я испытала страстное желание слиться в трепетных объятиях с Голтаном. Щеки мои пылали, сердце билось в такт с музыкой, выражавшей страстную любовь женщины к мужчине.

Медленно, очень медленно Саломея сняла с себя одну из красных накидок. Все ахнули. Потом к ее ногам упала другая, затем еще одна. Стал убыстряться темп китары, наполнявшей зал пульсирующим мелодичным звуком. Внезапно ворвалось пронзительное дребезжание цимбал, которое перекрыли громовые ритмичные удары барабанов.

Я мельком взглянула на Пилата. К моему удивлению, он все еще продолжал смотреть на меня. Встретившись со мной глазами, он поднял свой бокал и улыбнулся. Заметил ли он во мне прилив страсти? Подумал ли он, что это имеет отношение к нему? Я отвернулась. Танец близился к кульминации, и захмелевшие гости принялись отбивать такт на поверхности столов, стоявших у кушеток. Саломея сбросила последнюю накидку и продолжала танцевать только в золотой набедренной повязке, удерживаемой тонкой цепочкой.

— Все, все снимай! — настойчиво кричали мужчины. На кефа-рах и флейтах исполнялась чувственная мелодия под ритмичный аккомпанемент барабанов.

— Проси все, что хочешь. Отдам хоть полцарства, — раздался голос Ирода.

Мы с Пилатом переглянулись. Без согласия Рима Ирод и шагу не мог ступить, тем более обещать полцарства.

Саломея приблизилась к кушетке, где возлежали Иродиада и я.

— Мама, что мне попросить?

Иродиада прошептала ей на ухо несколько слов, которые я не расслышала. Девушка вздрогнула и побледнела, глядя на мать. Та еще что-то шепнула, и полные губы Саломеи расплылись в улыбке. Затем ее руки скользнули вниз по бедрам, и она тут же подняла пальцами над головой последний предмет своего туалета. Она постояла так несколько мгновений и бросила золотую повязку Ироду.

Все затаили дыхание, когда танцовщица подошла к Ироду и грациозно опустилась перед ним на колени. Ее густые и блестящие волосы, черные как воронье крыло, каскадом рассыпались по белым плечам. Она медленно подняла голову и посмотрела в глаза отчиму.

— Я хочу только одного, — сказала она мягким, низким голосом, как у матери. — Дай мне голову Иоанна, того, которого называют Крестителем. Пусть ее принесут сейчас. На серебряном блюде.

Мысли о Мириам не оставляли меня. Нашла ли она своего святого? Исцелил ли он ее? Где она сейчас? Проходили недели, и моя тревога усиливалась. Я вернулась в Магдалу и ждала в лодке, а мои рабы ходили по домам и спрашивали о Мириам. Они вернулись ни с чем. Местные жители говорили, что даже не знают, кто такая Мириам.

Я решила не сдаваться и вышла на берег. Стараясь не наступать на валявшиеся повсюду отрезанные рыбьи головы и хвосты, я приблизилась к группе рыбаков, чинивших сети на пирсе. Хотя они не могли или не хотели ничего сказать о Мириам, я видела, как при упоминании ее имени на их лицах появлялось недоброе и презрительное выражение. Им ничего не стоило закидать меня камнями. А почему бы и нет? Разве я сама не была прелюбодейкой?

Я вернулась домой с тяжелым сердцем. Рахиль, встречавшая меня на берегу, с серьезным видом выслушала то, что я рассказала про Мириам.

— Обычаи в Галилее и Иудее жестокие, — согласилась со мной она. — Здесь живут по законам мужчин, которые повелевают женщинами.

— Жестокие, мстительные люди, — сказала я, когда мы входили в дом. — Если бы я только могла пойти в храм Исиды! Я так хочу поговорить со жрицей.