Пьер Понсон дю Террайль - Бал жертв

— Вы очень добры.

— Вы должны мне повиноваться.

— Что?

— Я этого требую именем закона.

— Чтобы написать протокол?

— Нет, арестовать шесть человек!

— Скажите, пожалуйста, — сказал Бернен, притворившийся удивленным, — я думал, что страна очень спокойна теперь!

— Как! — воскликнул Курций. — Вы не знаете, что происходит?

— Извините, — отвечал егерь, — все спокойно, когда проснешься от первого сна.

Курций, говоря таким образом, вошел на кухню за бригадиром, который развел в очаге огонь, подбросил виноградных лоз. Курций подошел к огню и стал греться с наслаждением. Жан Бернен поставил фонарь на стол и сел верхом на стул.

— Гражданин мэр, — продолжал Курций, — отечество в опасности. Роялисты поднимают голову.

— Мне об этом говорили, — отвечал Жан Бернен.

— Эти разбойники нынешнюю ночь решились на смелый поступок.

— Они бросили вас в воду?

— Нет, но…

— Они, может быть, были причиною, что вы приняли ванну?

Жан Бернен выражался лукаво и насмешливо. Курций пришел в негодование.

— Гражданин мэр, — сказал он, — я вам уже говорил, что я чрезвычайный комиссар.

— В Шатель-Сансуаре?

— Нет, у бригадного начальника Солероля.

— Солэйского владельца?

— Да.

— Не знаю! — холодно отвечал мэр.

— Берегитесь! Вы не признаете установленных властей.

— Это каким образом?

— Гражданин Солероль облечен военным начальством над Ионнским департаментом.

— Военным?

— Да.

— Но я не военный, я представляю гражданскую власть.

— Это все равно. Вы должны повиноваться, и я приказываю вам следовать за мной.

— Куда это?

— В Солэй.

— К Солеролю?

— Да.

— Для чего?

— Для того, чтобы освободить его, потому что он в опасности… Роялисты должны атаковать замок.

— Когда?

— Нынешней ночью.

— Все это немножко темно, — обратился Жан Бернен к бригадиру, — гражданин комиссар должен объясниться… Он озяб, и у него путается язык… Я схожу за вином.

С этими словами насмешливый бургундец приподнял дверь погреба и спустился туда с фонарем, оставив Курция и бригадира, освещенных огнем очага. Но, как и все бургундские погреба, погреб Бернена имел другой выход, из которого он вышел, оставив фонарь на бочке, и постучался в дверь соседнего дома.

— Эй, Нику! — сказал он тихо. — Вставай скорее, время не терпит.

По зову Жана Бернена над дверью дома, соседнего с его домом, отворилось окно, в котором показалась странная голова, заслуживающая очерка. Пусть представят себе красноватое лицо с приплюснутым носом над тонкими губами, маленькие круглые глазки, желтые волосы, перепутанные больше, чем моток шелка, и странную, почти неопределенную улыбку — и глупую и хитрую.

— Поди сюда! — сказал Жан Бернен.

Окно закрылось, потом отворилась дверь и вышел человек с желтыми волосами. Это был колосс, нечто вроде гиганта, с квадратными плечами и с огромными руками и ногами.

— Чего ты хочешь? — спросил он с глупой улыбкой.

— Я тебя пошлю.

— Куда?

— Ты сам знаешь…

— Ах, да!

Жан Бернен наклонился к уху Нику и прошептал несколько слов. Нику слушал с серьезным видом, потом прибавил:

— Кого ты возьмешь?

— Всех патриотов.

— Настоящих?

— Да, тех, которые делают, что я хочу.

Нику громко засмеялся.

— Я схожу за сумой и за палкой, — сказал он.

— Ты понял?

— Все.

— Ступай же скорее, время не терпит.

Жан Бернен воротился в погреб и взял корзину с вином.

— Вот, — сказал он себе, — это заставит их вооружиться терпением.

Он поднялся наверх. Курций разделся, чтобы высушить свою одежду, и сам вертелся перед огнем, как охотничья собака.

— Вот выпейте-ка, — сказал Жан Бернен, ставя корзину на стол.

— Эй, бригадир! Выполоскайте стакан и налейте нам вина.

Бригадир был добрый малый, особенно когда дело шло о вине, он засучил рукава и выполоскал оловянные стаканы, которые стояли на подносе. В это время Жан Бернен говорил Курцию:

— Самые серьезные силы, которыми мы располагаем в Шатель-Сансуаре, это жандармская бригада.

— Но у вас есть национальная милиция.

— Есть.

— Надо собрать ее.

— Я велю бить в барабан на рассвете.

— Нет, не завтра, а сейчас.

— Это невозможно!

— Однако это необходимо, — строго продолжал Курций, — и если вы так мало преданны отечеству, я буду принужден отстранить вас от должности.

— Что вы сказали?

— Отстранить вас.

— Вот это доставило бы мне большое удовольствие! Быть мэром очень неприятно… Особенно нынешнюю ночь… Мне хочется спать… Если вы так думаете… Не стесняйтесь, отстраняйте меня.

Курций побагровел от гнева.

— Дерзкий! — прошептал он сквозь зубы.

Но Жан Бернен откупорил бутылку.

— Но это не помешает вам выпить стаканчик, — сказал он, — вы голодны?

Этот вопрос выдал Курция, связанного по рукам и ногам, Жанну Бернену. Курций был голоден, Курций не ел с утра после отъезда из Солэя, то есть шестнадцать часов. Он отвечал значительным ворчанием. Тогда Жан Бернен открыл шкаф и поставил на стол часть зайца и кусок сыра.

— Вот! — сказал он.

Курций надел рубашку, которая высохла, и сел за стол.

— И ты также должен быть голоден, — сказал Жан Бернен бригадиру.

— Как же, — отвечал бригадир.

И он сел за стол.

Жан Бернен принес самого крепкого вина. Он налил два полных стакана, один за другим, Курцию, который ел с адским аппетитом.

— Любезный комиссар, — сказал Жан Бернен, — теперь, когда мы стали добрыми друзьями, поговорим.

— Поговорим, — повторил Курций.

Жан Бернен подмигнул.

— Так в чем же дело?

— Повиноваться мне, — сказал Курций, которому вино возвратило его обыкновенное величие.

— Понимаю. Но как же вам повиноваться?

— Надо поставить на ноги национальную милицию.

— Хорошо!

— И жандармов.

— Это не мое дело, а бригадира.

— Когда так, приказываю вам, бригадир, нужно посадить ваших людей верхом.

— Сейчас? — спросил бригадир.

— Через час.

Бригадир почесал за ухом.

— Черт побери! — сказал он.

— Это необходимо, — повторил Курций.

— Гм! Оттого, что…

— Кончайте, и посмотрим, какую причину найдете вы, чтобы не повиноваться.

— Очень простую.

— Посмотрим.

— Наши солдаты сегодня ездили в объезд.

— Что же за беда?

— Они устали.

— Никогда не должен уставать, когда служишь отечеству.

— Слова-то хорошие, — сказал бригадир, — но наши лошади измучились.

— Ступайте пешком.

Бригадир налил себе последний стакан вина и встал, вздыхая.

— Иду в жандармские казармы, — сказал он.

— И чтобы через час мы были в дороге, — повторил Курций.

— Будем, — отвечал бригадир.

Он направился к двери, Жан Бернен отворил ему и шепнул: