Пьер Понсон дю Террайль - Бал жертв

— Да здравствует Республика! — повторил он.

Один из трех жандармов был бригадиром.

— Подойди сюда, гражданин, — сказал он, — и скажи нам, откуда ты.

— С мельницы Жака Кривого.

— Твое имя, звание.

Но Курций рассудил, что настал час предъявить свою власть.

— Я нахожу, что вы очень смелы, делая мне подобные вопросы, — сказал он.

— Знаешь ли ты, с кем говоришь, гражданин? — с гневом закричал бригадир. — Меня зовут Трепассэ, и я жандармский бригадир в Шатель-Сансуаре.

— Я именно до тебя и имею дело, — отвечал Курций.

— Кто же ты?

Курций расстегнул кафтан, и при свете луны бригадир приметил трехцветный шарф.

— Я чрезвычайный комиссар, — величественно отвечал Курций.

Бригадир поклонился.

— Ты обязан повиноваться мне, — прибавил толстяк.

— Извините, если я вас не узнал, — сказал жандарм. — Но находя вас одного… В такое время… В таком месте…

Дрожь, пробежавшая по всему телу Курция, вырвала у него ответ:

— Мне некогда давать тебе объяснения. Где я?

— За четверть лье от Шатель-Сансуара.

— Это край патриотов?

— Да.

— Сколько человек составляют твою бригаду?

— Восемь.

— А национальная милиция есть?

— Есть.

— Сколько числом?

— Пятьдесят человек.

— Надо сейчас поставить на ноги всех этих людей.

— Не угодно ли вам сесть позади меня?

— Хорошо.

Через четверть часа неровная мостовая Шатель-Сансуара зазвучала под ногами лошадей.

Мэр в Шатель-Сансуаре звался Жан Бернен, это был отставной егерь маркиза де Мальи-Сеннетерра, фамилии угасшей, последняя отрасль которой погибла на эшафоте. Жан Бернен накопил деньжонок, но заблагорассудил не подражать себе подобным, которые устремились на поместья дворян, сделавшиеся национальным достоянием. Жан Бернен не купил ни замка, ни леса, ни лугов. Все подозревали, что у него были деньги, но никто их не видел. Крайний республиканец, он косо смотрел на умеренную эру Директории. Но Директория не была настолько могущественна, чтобы повсюду подавлять то, что называлось робеспьеровским хвостом, и Жан Бернен остался при своей муниципальной должности. Только — странное дело! — около месяца, то есть с тех пор, как началось восстание роялистов, Жан Бернен оставался у себя дома, редко показывался на публике и избегал говорить о политике.

Раз утром самые горячие патриоты пришли к нему, они были очень взволнованы и непременно хотели идти против роялистов. Жан Бернен серьезно выслушал их, но отвечал этими простыми словами:

— Я жду приказаний.

А так как приказания не являлось, бывший егерь оставался у себя дома. Но прибытие Курция должно было положить конец этому бездействию.

Было десять часов вечера, когда жандармский бригадир постучался в дверь мэра, везя на лошади чрезвычайного комиссара военного министра. Все огни были погашены; Жан Бернен не спал, но притворялся спящим. Бригадир постучался сильнее, тогда Жан Бернен отворил окно и показался в рубашке.

— Кто там?

— Я, бригадир.

— Чего ты хочешь?

— Отворите, гражданин, я привез к вам комиссара.

Жан Бернен затворил окно и оделся, но он счел благора-зумным прежде всего отворить дверь, заткнув за пояс пару пистолетов.

Жан Бернен был человек лет сорока, худощавый по наружности, но геркулесовской силы; во времена Бурбонов он был отличным охотником, замечательным егерем и неутомимым пешеходом. Очень часто, гоняясь за оленем или за кабаном, он проходил по ночам баснословные расстояния. Человек решительный, он умел распространить ужас вокруг себя, когда настала революция. Один только раз его подозревали в недостатке патриотизма, но он победоносно доказал, что он был жертвою гибельного рока. Вот каким образом.

В трех лье от Шатель-Сансуара, за лесом, покрывающим площадку, которая отделяет Ионну от Куры, был небольшой замок, занимаемый тремя молодыми дворянами, тремя братьями, которые не хотели эмигрировать и продолжали убивать зайцев, перепелок и куропаток. Но в один день члены округа взволновались, донесли на трех аристократов, и муниципалитет послал человек двадцать арестовать их. Три брата, которые назывались де Бесси, имели преданных слуг; они окружили себя баррикадами и выдержали осаду. Посланные муниципалитетом лишились полдюжины человек под стенами замка и удалились просить подкрепления у шатель-сансуарской общины. Жан Бернен стал во главе национальной гвардии и явился осаждать лесной замок, но прежде он вступил в переговоры с тремя братьями и написал к ним. Странное дело! Три дворянина приняли переговоры и сдались. Жан Бернен овладел замком; только так как настала ночь, он решил, что пленных будут караулить в замке до утра. Трех дворян заперли в нижней зале и стерегли шесть человек. Жан Бернен не скрывал от них, что на другое утро они будут расстреляны, но три брата начали петь и попросили своего вина. У них в погребе было превосходное вино. Солдаты Жана Бернена велели подать им вина и сами напились до такой степени, что на другой день при первых лучах солнца случилось странное происшествие, которое объяснить никто не мог, кроме Жана Бернена. Солдаты проснулись с завязанными руками и ногами, никто из них не мог сказать, как это случилось. Один Жан Бернен уверял, что его сбили с ног так проворно, что он не мог сопротивляться. Три пленника убеждали в армию Конде.

Это происшествие заставило подозревать патриотизм Жана Бернена, но после того он прослыл в Шатель-Сансуаре за пылкого патриота.

Теперь последуем за ним, когда он идет отворить свою дверь жандармскому бригадиру и Курцию. Пистолеты служили хорошей предосторожностью, по крайней мере так думал Жан Бернен. Он не знал этого комиссара, но знал по опыту, что из Парижа присылались не раз пылкие сумасброды, которые при малейшем слове хватались за пистолет и за кинжал. На Жане Бернене были сабо и белый ночной колпак; в руке он держал фонарь. Как только он отворил дверь, Курций проскользнул в коридор, говоря:

— Брр! Холодно!

— Так себе, — спокойно отвечал Жан Бернен.

— Это оттого, что вы только что встали с постели.

— А вы откуда? — спросил бывший егерь, который, окинув новоприбывшего с ног до головы, хотел показать, что он стоит с ним наравне.

— Я только что из воды.

— Ба!

— Это правда!

— Однако вы не похожи на рыбу, — с насмешкой сказал лукавый крестьянин.

Но Курций принял величественный вид.

— Берегитесь, гражданин мэр, — сказал он.

— Чего? — спросил Бернен.

— Вы нарушаете ко мне уважение.

— Может статься, но я в этом не виноват!

— Как это?

— У нас уж такая привычка, гражданин комиссар. Шатель-сансуарские жители не такие тонкие, как парижские или оксеррские.

— Принимаю ваши извинения, — отвечал Курций с величественным видом.