Говард Фаст - Дорога свободы

Потом они сидели за столом в кухне, и Джеф расхваливал ее оладьи. — В Шотландии нет кукурузного хлеба? — Джеф сказал, нет, и в помине нету, там о нем и понятия не имеют. Чтобы доставить Рэчел удовольствие, он съел больше, чем ему хотелось, а она снова начала плакать; она все смотрела на него и гладила ему руки. — Ну, полно, мама, теперь ведь уже все хорошо. — Но она не могла удержать слезы.

Гидеон и Марк вышли на крыльцо. — Что она так волнуется? — с беспокойством проговорил Гидеон. Никогда она еще не обнаруживала с такой силой своей болезненной тоски по Джефу, теперь она дала волю своему чувству. — Я распрягу лошадь, — сказал Марк.

— Он, наверное, захочет поехать к Эллен.

— Ты думаешь?

—Да

— Так ведь они все приедут сюда. Тут с ней и увидится. Я распрягу.

Гидеон кивнул. Марк увел лошадь, Гидеон стоял на крыльце, прислонившись к столбу. На душе у него было невесело. Это должно было быть началом, а вот, оказывается, это конец. Он решительно тряхнул головой; нет, только дурак может так думать. Одно дело — Вашингтон, этот нездоровый город, переполненный голодными и честолюбивыми неудачниками, другое дело — тут, дома. Вашингтон это не Америка, Америка — это то, что окружает его здесь, только умноженное в миллион раз, — вот этот деревянный дом с простой мебелью, дубы и белые акации, укрывающие его в своей тени. Пологие склоны, поля, на которых скоро взойдут хлеба, табак и хлопок, этот плуг, который Марк оставил невдалеке от дома, с сошником, облепленным мокрой весенней землей, — и все это принадлежит ему, Гидеону; как можно это у него отнять? Ради этого он воевал, был рабом, трудился, надеялся; человека не оторвать от земли, которая впитала его кровь, которая ощутила его свободную поступь. Человек крепко, обеими ногами, стоит на этой земле.

Вошел Марк. — Она пришла, — сказал он Джефу, кивнув через плечо. Джеф вышел один из дому. По дорожке в вечерней тени деревьев шли брат Питер и Эллен, старик держал девушку за руку. За то время, что Джеф его не видел, брат Питер отрастил бороду; ему было теперь под шестьдесят; высокий, худой, величественный, он был похож на патриарха. Борода его была совсем белая; он немного прихрамывал. Гидеон говорил, что последнее время он все хворает. Когда рабу с плантации переваливает за сорок пять, он уже мало на что пригоден, ревматизм заползает к нему в суставы, его трясет малярия, и сверх того обнаруживается расширение сердца — результат долгих, неисчислимых часов труда. Зато девушка была такой же, как и прежде, только фигура ее немного пополнела и округлилась. Она стала старше, более зрелой, и все же осталась точь-в-точь такой, какой ее помнил Джеф, так же высоко держала голову, и блестящие черные косы попрежнему падали ей на плечи.

Джеф подошел ближе, брат Питер и девушка остановились. Старик наклонился и что-то тихо сказал ей на ухо. Она стояла не двигаясь. Брат Питер улыбнулся и тихо промолвил:

— С приездом, сынок.

Джеф остановился в нескольких шагах от них. Лицо Эллен было обращено к нему. Тогда он подошел, взял ее за руку и сказал: — Здравствуй, Эллен. Ты меня не забыла? — Она едва заметно кивнула.

— Пойду в дом, поздороваюсь с братом Гидеоном, — сказал брат Питер. — А вы потом приходите, когда надумаете.

Джеф кивнул, и старик ушел. Джеф все еще держал Эллен за руку, а она стояла, не двигаясь, прямая и тихая. На ней было зеленое ситцевое платье, синяя накидка на плечах, черные чулки и черные туфли. Наконец, она заговорила: — Джеф, я изменилась? Такая ли я, какой ты хотел меня увидеть?

— Да, такая.

— Никакой перемены, Джеф?

— Перемены всегда бывают. Но ты такая, какой я хотел тебя увидеть.

— Я стала старше, Джеф.

— Мы оба стали старше.

Джеф взял ее за руку и повел вниз по склону холма к полю, которое пахал Марк. Как в прежние дни, он стал рассказывать ей о том, как садится солнце. Он был снова в Карвеле, и счастье переполняло его, он опять воспринимал все так же страстно и чутко, как в юности. Пасмурное, окутанное дымом и ржавым туманом небо Шотландии стало лишь частичкой смутно припоминаемого прошлого; здесь над ним стояло прозрачное голубое мартовское небо, по которому луч заката прочертил золотые, оранжевые и розовые полоски. Здесь земля была сочная, теплая, мягкая; ни он сам, ни люди его крови не созданы для скалистых, обнаженных гор. Наконец-то он вернулся домой, и так же, как и Гидеон, он чувствовал, что только здесь может обрести силу и покой. Он говорил Эллен о том, каким было небо здесь, сейчас, а не в Шотландии. Он наклонился над пашней, раскрошил пальцами комочек пахучей земли, потом положил его Эллен на ладонь. — Далеко отсюда до Шотландии? — спросила она, и он сказал, что не меньше

четырех тысяч миль. Но такие цифры не укладывались у нее в голове, для нее это было просто где-то очень далеко, на другом конце света.

— Хорошо, что ты вернулся. Но ты теперь другой, Джеф. Ты мужчина. Доктор. Мой отец тоже был доктором. Ты это знал, Джеф?

— Как же не знать.

Они медленно поднимались к дому; на полугоре у скамьи, которую сколотил Марк, они остановились и сели отдохнуть. В сгущавшихся над холмом сумерках дом казался маленькой приземистой коробочкой. Там, наверху, были люди, оттуда доносился шум голосов. По другую сторону холма на узкой дороге, что вела к дому, не прекращался стук копыт. Сверху кто-то крикнул:

— Джеф, где вы там?

— Это нас зовут, — промолвила Эллен.

— Ладно, сейчас пойдем.

Они все сидели на скамье; стало совсем темно. Где-то, не умолкая, лаяла собака. Наконец, Джеф спросил:

— Ты думала о том, чтобы выйти за меня замуж, когда я вернусь?

— А ты хочешь на мне жениться?

— Хочу.

— На слепой?

— Подожди. Придет время, — сказал Джеф, — и я додумаюсь, как вернуть тебе зрение.

— Нас зовут, — проговорила Эллен.

Он взял ее за руку и повел к дому.

Весь Карвел собрался у Гидеона. Возле конюшни стояли стреноженные лошади и мулы. Женщины привели с собой детей, многих Джеф видел в первый раз, они родились уже после его отъезда. В доме было полно, даже на крыльце толпились люди. Они окружили Джефа; те, что постарше, забрасывали его вопросами, он не успевал отвечать. Поодаль стояли молодые парни, которые были детьми, когда он уезжал. Девушки не сводили с него глаз. Женщины плакали вместе с Рэчел. Джефа удивило, что среди них было так много белых, и они запросто разговаривали с неграми. Кое-кого Джеф знал: вот долговязый и рыжий Абнер Лейт, а вот этот, коренастый, с глазами-щелками — это Франк Карсон; другие были ему незнакомы. Среди них было много ровесников Джефа, эти светловолосые загорелые парни смотрели на него с любопытством, но без всякой враждебности. Был здесь и новый учитель, янки из Род Айленда, по имени Бенджамен Уинтроп.