Говард Фаст - Дорога свободы

— Не скажу, чтобы это было очень разумно в твоем возрасте, — заметил Гидеону Джеф.

— В моем возрасте, — улыбнулся Гидеон.

— Если б ты занимался этим постоянно, тогда другое дело. Но ведь большую часть года ты ведешь сидячий образ жизни...

Гидеон с Марком собрались на охоту. Гидеон взял винтовку, надеясь поднять оленя, а Марк захватил дробовик, сказав, что его удовлетворят и кролики. Было свежее, холодное утро. Они свистнули обоих своих пятнистых пойнтеров, набили карманы хлебом и пошли прямиком через поля. Блаженно улыбаясь, они тихонько напевали свою любимую песенку: «Мой папа на охоте, ой, да, да. Мой папа на охоте, ой, да, да». Собаки носились взад и вперед по лугу. Отец и сын почти все время молчали; то, что у них обычно мало было о чем поговорить, не имело значения, — им хорошо было вместе.

Они вернулись под вечер, когда уже почти совсем стемнело. Оленей Гидеону никаких не попалось, зато у Марка в сумке лежали два кролика. Он понес их в сарай, чтобы снять шкурки, выпотрошить и отдать собакам внутренности в награду за работу. Гидеон пошел в дом. Навстречу ему вышел Джеф, какой-то странный, с каменным лицом, с жестким взглядом, какого Гидеон еще никогда у него не видел. Он провел отца в кабинет. Там сидел Абнер Лейт, стиснув на коленях свои большие красные кулаки.

— В чем дело? — спросил Гидеон.

Абнер Лейт как-то чудно поглядел на него. — Ради бога, что случилось? — Джеф кивнул на дверь в спальню; они вместе прошли туда. Там, у изголовья кровати, сидела Рэчел с застывшим лицом. На кровати лежал человек, весь обмотанный бинтами; он тихо стонал, слегка подергиваясь. — Мак-Хью, — прошептал Гидеон. — Да, — сказал Джеф.

Гидеон подошел к кровати, — Фред, Фред, — позвал он. Мак-Хью не ответил, он только слегка подергивался и ти-хо стонал. Гидеон взял его за руку. — Фред, Фред, — это я, Гидеон.

В кабинете к ним присоединился Марк.

— Его избили? — спросил Гидеон.

— Да. Только это слишком слабо сказано — избили.

— А что с его женой?

— Померла, — тихо сказал Абнер Лейт. — Эти сукины дети убили ее. Гады! Они стащили ее с кровати и убили.

— Кто? — шопотом спросил Гидеон.

Джеф рассказал ему все, что им удалось выспросить у замученного, потерявшего рассудок Мак-Хью. Прошлой ночью к нему в дом явилось шестеро клановцев в своих белых балахонах. Они подняли его и жену с кровати, хоть он и пытался им объяснять, что жена больна, что это ее убьет. Они притащили их в сарай, подвесили за руки к балке и стали бить плетью.

— Жена его вряд ли много мучилась, — сказал Джеф. — Она, вероятно, сразу же потеряла сознание. Рана открылась, и она умерла. Зато Фред висел и смотрел на нее, пока мы их не нашли, а это было около трех часов дня.

— Он выживет? — спросил Гидеон.

Криво усмехаясь, Джеф сказал: — Это чисто академический вопрос. Он потерял рассудок, и у него искалечены руки. Работать он, во всяком случае, уже никогда не сможет.

— Ну, что мы теперь решим? — сказал Абнер Лейт. — Чего я хочу, — это ты, Гидеон, сам понимаешь. Но мне интересно, что ты намерен делать.

— Пора бы тебе обо всем рассказать нашим, — заметил Джеф.

— Я не говорил, потому что не видел в этом пользы.

— Пора бы уж рассказать, — повторил Джеф.

— Хорошо. Завтра, — кивнул Гидеон. — Завтра созовем собрание.

Джеф поджидал Марка на крыльце. Он остановил его, схватив за руку. — Марк!

— Ну?

— За что ты на меня злишься?

— Я? Я ни капельки на тебя не злюсь.

— Что ж так у нас с тобой и будет?

— А у нас с тобой, по-моему, все хорошо.

— Что я сделал? — спросил Джеф.

— Ничего ты не сделал.

— Это потому, что я уезжал, а ты оставался здесь, так, что ли?

— Нет.

— Ну, а в чем же дело?

— Да ни в чем, — сказал Марк. — Ничего нет. Сколько раз тебе повторять? Ровнехонько ничего.

— Ну, хорошо. Не сердись.

— Я и не сержусь.

— Когда мы были детьми, тогда было иначе.

— У детей все иначе.

— Ты думаешь, я против Гидеона?

Марк ничего не ответил.

— Ты знаешь, что нам грозит? Он тебе говорил? Говорил он, что он об этом думает?

— Я его не спрашивал, он и не говорил.

— Он думает, что всему пришел конец. Ты знаешь об этом?

Марк кивнул.

— Ну, и что же ты собираешься делать?

— Он знает, что делать, — ответил Марк.

Здание школы было переполнено. Тут были и негры и белые, все в рабочей одежде, в синих штанах или синих комбинезонах, в красных и коричневых рубахах, в тяжелых кожаных башмаках. У белых была обветренная загорелая кожа, но загар покрывал только руки, лицо и шею. Кожа негров была самых различных оттенков — от черной, как деготь, до чуть желтоватой, как слоновая кость. Считая с учителем Уинтропом и восемнадцати-девятнадцатилетними юнцами, в комнате было больше пятидесяти человек. Тут был один врач, один проповедник, один учитель и один член Конгресса; главным занятием остальных было земледелие. Они разводили хлопок, но также сажали табак, рис, кукурузу, держали коров, свиней, лошадей. Они составляли общину под названием Карвел; то, что они создали здесь, десять лет назад было невозможно, да и сейчас, пожалуй, не существовало нигде за пределами Юга. Их объединили война, разруха, смерть, рабство и освобождение; они начали на голом месте, в буквальном смысле

слова; и теперь, оглядываясь кругом, они могли сказать: все, что построено здесь, каждая мелочь, — все это дело наших рук. Они сами создали все: школы, дома, мельницы, идеи, потому что раньше у них ничего этого не было. Одним шагом они перешагнули века, разделявшие феодализм и демократию.

Обо всем этом думал Гидеон Джексон, стоя сейчас перед ними, глядя на них, взвешивая их взглядом, узнавая знакомые лица, вспоминая жизнь каждого из них. Джеф хотел строить — и Гидеон вдруг, с отчаянием в сердце, отчетливо представил себе, как много, какие прекрасные вещи можно было бы построить! Он сказал:

— Вы все меня знаете. Я уже не первый раз говорю с вами.

Да, они знали его; они за него голосовали, они разъезжали в фургонах по всей округе и убеждали народ, что голос, поданный за Гидеона Джексона, не пропадет

даром.

— Вы знаете, что произошло с Фредом Мак-Хью. Сегодня утром мы похоронили его жену. На нашем маленьком кладбище рядом со школой уже лежат четверо умерших насильственной смертью, убитых здесь, в Карвеле, за последние восемь лет. Это ужасно. Всякий, кто убивает человека, по какой бы то ни было причине, совершает ужасное преступление. Но те, кто убивает только ради того, чтобы запугать свободных людей, это уже не люди, а дикие звери. Вам известно, для чего истязали Мак-Хью, для чего его жену замучили до смерти: только для того, чтобы внушить белым, что им больше нельзя вместе жить и вместе работать с неграми.

Почему это так важно для наших врагов? Зачем им нужно, чтобы белый научился ненавидеть негра, презирать его, унижать; чтобы негр, в свою очередь, стал бояться белого, относиться к нему с подозрением, избегать его? Может быть, это нужно потому, что негры и белые в самом деле разные люди и в самом деле не могут жить и работать вместе? Но ведь Карвел и еще тысяча подобных же Карвелов по всему Югу доказали, что это не так. Может быть, это нужно потому, что есть опасность смешения рас, что негры совращают белых женщин, как об этом повсюду кричат клановцы? Но мы прожили здесь почти десять лет, и этого ни разу не случилось. Наши дети учились вместе в одной школе, но все-таки этого не произошло. В чем же тогда дело? В чем же состоит это великое преступление, которое мы совершили здесь, в Карвеле, которое совершается неграми и белыми по всему Югу, когда они подают друг другу руки? Нам это очень важно понять, не только неграм, но и белым.