Говард Фаст - Дорога свободы

Все молчали; кто сидел, устремив взгляд в пол, кто смущенно поглядывал на Гидеона. Андерсон Клэй слегка улыбался.

— Значит, вы все согласны с мистером Эйблсом?

Опять никто не ответил.

— Но самое любопытное, — тихо проговорил Гидеон, — что даже те достижения, на которые вы сейчас ссылаетесь, скоро будут забыты. Забудут о неграх, которые заседали в палате представителей и в Сенате, о неграх, которые создавали суды и школы, обо всем этом забудут, друзья мои. Нас перестанут считать людьми. Нас до того задавят, что мы потеряем человеческий облик, что мы станем ненавидеть белых с такой же злобой, с какой они ненавидят нас. Мы будем замучены и унижены, как ни один народ на свете. И сколько пройдет времени, друзья мои, прежде чем мы снова увидим свет? Сколько времени? Подумайте об этом.

Гидеон пригласил Андерсона Клэя пойти с ним и познакомиться с Джефом. Они шли вдоль белых каменных оград, по залитым солнцем тихим улицам Чарльстона. Был ясный весенний день, напомнивший Гидеону другой такой же весенний день в этом городе много лет назад. Верхушки карликовых пальм оделись свежей зеленью. Пели птицы, сверкая ярким оперением. Бледноголубое небо кое-где было затянуто легкой дымкой. Все это было так знакомо и близко Гидеону, так противоречило его мрачному настроению. Город был так красив, он казался таким мирным и утонченно культурным, что одним своим обликом успокаивал тревогу и разгонял черные мысли.

— Мне всегда хотелось пожить тут, — сказал Андерсон Клэй — Совсем бы сюда переселиться.

— Да, хороший город.

Помолчав, Клэй сказал:

— Знаете, Гидеон, в каком-то смысле они были правы, а вы нет. Они будут жить дальше, а вы...

— Они будут жить и понемногу меняться, — задумчиво проговорил Гидеон. — С каждым годом на них будут нажимать все сильней, с каждым годом будут еще что-нибудь отнимать у них. Они и не заметят, как это произойдет. По-вашему, это лучше?

— Я не говорю, что лучше.

— Но скажите, вы с самого начала считали, что дело наше безнадежно?

— Видите ли, Гидеон, мы слишком мало знали. Мы начали на пустом месте, мы ощупью пробирались в темноте. У нас была одна мысль: строить, создавать — школы, суды, больницы, дороги, даже людей. Пожалуй, все мы — ваши земляки, мои — немножко сошли с ума, когда увидели перед собой свободу — свободу, которой, казалось, и конца не будет. Строить! Больше они ни о чем не думали. А те хотели разрушать, и они организовались для этого. Для того, чтобы нам тоже организоваться, десяти дней мало, Гидеон. Года, и то мало.

— Что же будет?

Клэй пожал плечами. — Будем драться. Это мы можем, мы дрались и раньше, мы умеем драться. Но они это учли. Драться нам придется в одиночку.

Джеф ждал их на набережной.

— Это мой сын, — сказал Гидеон, — доктор Джексон. Джеф, это Андерсон Клэй, мой старый друг. — Джеф и Клэй пожали друг другу руки.

— Я слышал, доктор, вы приехали в Чарльстон за медицинским оборудованием?

— Мы строим в Карвеле небольшую больницу.

— На будущий год я приеду в Карвел, — сказал Клэй.

— Вы это говорите уже девять лет, — улыбнулся Гидеон. — И каждый раз обещаете приехать на будущий год.

— Нет, верно. На будущий год, Гидеон. — Они не спеша пошли вдоль набережной. Клэй и Джеф беседовали о Шотландии, о медицине, о том, что в штате нет хорошо оборудованных больниц.

— Подождите. Дайте нам время, — сказал Клэй.

— Да вот, скажем, все эти старые помещичьи дома, как у нас в Карвеле, — проговорил Джеф. — Стоят пустые, без всякой пользы. А ведь какую больницу можно оборудовать в таком доме! Просторную, чистую. Больные будут на свежем воздухе...

Гидеон взглянул на Андерсона Клэя.

— Вот чем бы надо заняться политикам, — заметил Джеф.

— Да, — кивнул Клэй. — Я слышал, вы только что женились. Поздравляю.

— Спасибо, — отозвался Джеф. — Странно, — добавил он, помолчав. — Я вот не знаю, к чему привело ваше совещание, и это меня даже не интересует. Мы все равно будем строить, мы все равно будем продолжать свое дело. То, что один человек продал свою душу, чтобы попасть в Белый дом, не может это изменить.

Они шли не спеша. Море отливало всеми цветами радуги в закатных лучах солнца. Чайки то падали вниз на волны, то победоносно взмывали ввысь. На парапете висела маленькая незаметная надпись: «Только для белых». Окутанный дымом, в гавань входил пароход. Следом за ним, качаясь на волнах, шла гичка, и несколько мальчишек, сидевших в ней, весело смеялись. По улице со стуком прокатила коляска, а через дорогу, за чугунной оградой, на зеленом газоне двое детей прыгали через веревочку.

В Карвеле наступило какое-то странное затишье. Впервые за много лет Гидеон вдруг обнаружил, что ему нечего делать. Когда на другой день после его приезда брат Питер зашел его проведать, Гидеон сидел на ступеньке крыльца, упершись локтями в колени, опустив голову на руки. — Так и сидит часами, — сказал Марк.

— Добрый вечер, брат Питер, — произнес Гидеон, отвечая на приветствие.

— Устал, Гидеон? — спросил брат Питер.

— Угу.

Подобрав длинные полы своего черного сюртука, брат Питер сел рядом с ним. Он прислонил к крыльцу свою старую трость, снял высокую черную шляпу, положил ее на ступеньку. Потом со вздохом облегчения он вытянул ноги и проговорил: — Далеконько до вас. А ноги-то уж не те, что в молодости.

— Да.

— Не те, совсем уж не те.

Гидеон не ответил. На крыльцо вышла Рэчел. Брат Питер начал было подниматься, но она остановила его: — Сидите, сидите. Очень рада, что вы пришли.

— Спасибо, сестра.

— Останетесь с нами поужинать?

— Что ж, я непрочь, премного благодарен, — ответил брат Питер. Рэчел посмотрела на Гидеона, но тот даже не обернулся. Брат Питер покачал головой. Рэчел постояла

еще с минуту, потом ушла в дом. Брат Питер снова уселся. — Хорошая женщина сестра Рэчел, — сказал он. — Славно умеет готовить, славно умеет угостить, а, Гидеон? — Да.

Помолчав, брат Питер продолжал: — Ты расскажи, Гидеон, тебе легче будет. Всегда легче, когда расскажешь. Не копи в себе. Уж ты мне поверь. Что, в Чарльстоне ничего не вышло?

— Да. Не вышло.

— Не надо унывать, Гидеон. Может, не так плохо. Бог дает, бог и отнимает, мера за меру. У тебя нет веры, Гидеон.

— Хорошо, если бы дело было только в вере, — слегка улыбнувшись, промолвил Гидеон.

— Только в вере, Гидеон. Только в вере. Человек приходит в мир нагим, нагим он уходит из мира. А жизнь — это испытание. Искус. Я не про бога — я давно знаю, ты неверующий. У тебя большая сила, Гидеон, но она, может, была бы еще больше, кабы ты верил. Хорошо, я не буду про бога. Будем говорить о людях. Оставим пока бога в покое, Гидеон, он не обидится, поговорим о людях. Ты веришь в людей, Гидеон?

— В людей?

— Да, Гидеон. Веришь?