Борис Костюковский - И нет счастливее судьбы: Повесть о Я. М. Свердлове

Когда Яков вошёл в библиотеку Всесословного клуба, там было многолюдно и шумно. Невысокого роста темноволосая женщина пыталась успокоить посетителей. На ней была чёрная, с высоким воротником кофта, расшитая сверху донизу белыми зигзагообразными линиями.

— Господа, прошу вас, здесь ведь не дискуссионный клуб.

Яков сразу уловил суть спора. Ну конечно же, опять по поводу нашумевшей статьи Максима Горького.

Яков тоже читал его фельетон «О „размагниченном“ интеллигенте», напечатанном в «Нижегородском листке». Фельетон этот был вызван очерком Н. Рубакина.

Интеллигент, переписка с которым, как сообщал Рубакин, дала ему материал для статьи, сравнивал себя с мягким железом, «которое обладает способностью быстро приобретать магнитные свойства и так же быстро терять их... Друг мой! Я это самое мягкое железо и есть! Но разве я не способен и теперь стать снова магнитом? Ей-богу, способен! Пропусти только живые токи вокруг меня — и сила во мне тотчас явится. Вот когда я был студентом, этих токов вокруг меня было сколько угодно... Я верю в их благотворность и силу по-прежнему. Ни в одном пункте своих убеждений я не раскаялся и не изменил им. Я только размагнитился, иначе сказать — настроение потерял ».

Рубакин даже процитировал песенку «размагниченного интеллигента», которая заканчивалась так:

Какой-то полный, с лоснящимся лицом мужчина, вытирая платком лысину, требовал «подать сюда Горького»:

— Я покажу ему, что он босяком был, босяком и останется. Нас тысячи, «размагниченных», и, слава богу, иначе нельзя было б жить...

— Нет, ты можешь не соглашаться с такими людьми. Дело твоё, я либерал, я всё допускаю, — говорил обиженно другой, в пенсне, с коротенькими усиками. — Но почему они должны умереть? Это жестоко. Это несправедливо. Вы только послушайте: «Умирай скорее и физически, ибо „всё что мог, ты уже совершил“». Это чёрт знает что такое. Это же призыв к революции!

— Именно-с, — вторил ему лоснящийся господин. — Именно-с. А разве это не угроза? «Жизнь неустанно растёт и вширь, и вглубь, и нет сил, которые могли бы остановить рост её...» Знаем мы литератора Пешкова, знаем, о каких силах он говорит!

Женщина в чёрной кофточке, видимо библиотекарь, тщетно пыталась установить тишину.

— Пожалуйста, не мешайте читателям. Тише.

— Нет! — воскликнул Свердлов. — Почему же «тише». Статья Горького как раз и направлена против тишины.

— Это ещё что за мальчишка?

— Ну конечно, теперь и дети могут поучать. Они ведь ещё не размагничены. Ха-ха-ха!

Но Якова уже нельзя было остановить.

— Да, Максим Горький против тишины. Против тихого болота, в котором черти водятся. Смотрите, как намагнитились «размагниченные» интеллигенты. Нет, не добрые токи их намагнитили, а то, что ковырнул Горький их тихое болото и полетели вверх пузыри, выдыхая зловоние. Их покой, видите ли, нарушили, обывателя потревожили. Так не воображайте, что вы ещё живы! Вы давно уже похоронили себя заживо.

Тишина, которая воцарилась после этой речи, не сулила Якову ничего хорошего. Он взглянул на библиотекаршу, и ему показалось, что на её лице промелькнула улыбка.

Многие посетители библиотеки, почуяв опасность, поспешили уйти. Ушёл и либерал, пробормотав что-то вроде: «Учат курицу яйца». А полный господин, поминутно вытирая лысину, подошёл к строгой женщине:

— Что ж это творится в вашей библиотеке, Ольга Ивановна? Крамольные речи-с!..

— А ведь это вы затеяли дискуссию, сударь. Я просила вас не шуметь в библиотеке. Нет же, разбушевались, впору полицию вызывать. Чем же вы сейчас недовольны? Получили то, чего добивались.

— Ну-с, знаете, это вроде как с больной головы на здоровую.

И он завихлял к выходу.

К Якову подошла библиотекарша:

— Мне о вас много рассказывали Яровицкий и Мияковский. Пожалуйста, пока не приходите сюда. Я сама разыщу вас в Канавине.

Утром в аптеке Якова встретил хозяин. Неприветливо сказал:

— Ты вчера обрабатывал рану какому-то бродяге и вылил столько йоду, как будто это не йод, а вода. Даже вода, и та денег стоит.

— А совесть?

— Что «совесть»?

— Совесть нужно иметь человеку, если он даже хозяин?

Яков не ждал ответа — он пошёл на рабочее место и тихо уселся к маленьким аптекарским весам. Понимал, что стычка с хозяином добром не кончится.

И словно подтверждая мысли Якова, к нему подошёл Иосиф Иванович:

— Тебе житья здесь не будет, Яша.

— Знаю... Вижу, — ответил Свердлов.

Весна 1901 года наступала нехотя, лениво. Река задумчиво стояла, сменив снежную белизну на серый, пористый покров. Днём появлялись первые проталины, лужицы, которые к вечеру затягивались ледяной коркой, отражая лунный свет.

И всё-таки даже к ночи пахло весной. Пробуждались от зимней спячки деревья, потрескивая ветвями, наливаясь соками.

Яков любил весну. Он ощущал её приход задолго до первых вешних ручьёв, когда белый снежный покров беззаботно поблёскивает под солнечными лучами. Ещё крепки морозы, ещё спит скованная льдом Волга, а весна уже наполняет душу надеждой, ожиданием тепла, запахом пробуждения и свежести. А потом она смело врывается с первыми тёплыми ветрами, с птичьим многоголосьем, с весёлыми талыми водами.

Весна — это не только светлая, радостная пора года. Это — особое настроение, заряд бодрости и оптимизма.

Казалось, всё вокруг дышало весной.

На берегу валялись оставшиеся от прошлогоднего лесосплава брёвна, и они тоже пахли весенней свежестью. На одном из них и сидели рядом Яков и Мияковский.

Яков сказал Иосифу Ивановичу:

— Я познакомился с Ольгой Ивановной.

Мияковский одобрительно кивнул.

Яков рассказал, что Ольга Ивановна поначалу разочаровала, когда пыталась погасить дискуссию, и о том, как «отчесал» он этих самых «размагниченных».

— Может, напрасно я...

— Нет, не напрасно. Одного лишь ты не понял: не гасила Чачина дискуссию, а сама же её затеяла. Да только не прямолинейно, а тонко, умно.

Яков вспомнил, как отчитывала Ольга Ивановна толстяка, как бормотал тот растерянно: «С больной головы на здоровую...» Вспомнил и промелькнувшую на лице библиотекарши улыбку.

— Иосиф Иванович, расскажите мне о Чачиной, — попросил Яков, глядя на широкую, застывшую реку. — Пожалуйста. Мне это очень важно.

— Видишь ли, у нас не принято много рассказывать друг о друге. Но тебе я верю, Яков. Ты молод, у тебя доброе и чистое сердце. И знаешь, что мне в тебе нравится? Ты научился владеть собой. Правда, иногда срываешься, как срывается и твой ещё неокрепший голос. Речь произнёс в аптеке неизвестно для кого. Изменить хозяина тебе не удастся, а уходить из аптеки придётся.