Владимир Москалев - Королева Бланка

Генрих невесело засмеялся.

– Матушка, вы рассуждаете так, словно королевы-матери уже нет в живых, а в роли опекуна молодого короля выступает наш друг герцог Бретонский.

– Так я хочу, и так будет! – пылко воскликнула Изабелла, рывком поднимаясь с места.

– Так должно быть, хотели вы сказать, но всё в этом мире во власти Всевышнего, и нам остается только уповать на волю Господа и Его милосердие к изгнанным с их земли созданиям Его.

На другой день английский флот поднял якоря и покинул Нант. Через несколько дней Генрих III вернулся в свое королевство. Еще некоторое время спустя Генрих, опасаясь, что король Французский предпримет поход на Бретань, заключил с ним мир сроком на три года. Отныне он был уверен, что Бретань не тронут; в конце концов, она – его вассал. Людовик, узнав об оммаже, объявил Моклерка низложенным и вскоре, летом 1230 года, вернулся в Париж.

Однако Моклерк по-прежнему желал вести войну (вот ведь неугомонный!). Бланка послала в Бретань епископа Парижского с целью подкупить баронов. Для таких целей в казне всегда имелись деньги; так поступали в свое время дед Людовика и его отец. Предприятие увенчалось успехом: сеньоры Бретани отказались воевать против короля.

И Моклерк наконец успокоился. Коалиция знати раздробилась и к концу 1230 года рассеялась. А вскоре все мятежные вассалы изъявили покорность королевской власти. В их числе был и Моклерк. Однако он пошел на этот шаг не без тайного умысла, рожденного неутомимым умом английской королевы.

Последовательность событий ставит меня перед необходимостью рассказать о так называемом «Деле Парижского университета», имевшем место летом 1229 года. Кто прав в этой истории, кто виноват – пусть каждый судит сам; я же считаю, что Бланка поступила справедливо, хотя авторы исторических трудов, упоминая об этом деле, дружно упрекают ее в жестокости и недальновидности. Впрочем, если рассуждать с политической точки зрения, с последним выводом нельзя не согласиться.

Однажды вечером группа студентов, весело и уродливо болтая на французском языке севера, вышла из юридической школы и направилась по улице Сен-Жан-де-Бове в сторону площади Мобера. Почти все они уроженцы южных областей – нахальные, смуглые, чернобородые. Парижане не любили этих задиристых, крикливых южан, буквально затопивших столицу; косились, плевались, мечтали услышать клич «Бей пришельцев!» и взяться за оружие.

– Куда это мы идем? – спросил один, небольшого роста, курносый и с маленьким ртом. – Я, к примеру, живу у Хлебного рынка.

– У моста Сен-Мишель? – повернулся к нему другой, роста выше среднего, плотный, с наглой рожей. – Доберешься домой по набережной или улицей Гарланд, мимо Шатле. А сейчас мы направляемся в кабачок «Красный лебедь».

– Это что в конце улицы Ла Бушри? – спросил третий.

– Угадал, Саварик. Там стóящая кухня. Мэтр Фушар готовит великолепное жаркое. Заодно разобьем морды двум-трем северянам.

– Браво, Гаусельм, пусть знают, кто хозяин в этом городе.

– Эй, Гаусельм, – рассмеялся пятый студент, – скажи лучше, что идешь приударить за дочкой трактирщика. Да только не слишком-то она благоволит к тебе. В прошлый раз, помнится, ты пытался поцеловать ее, так она отвесила тебе оплеуху.

– Тебе мало одной, так идешь за другой? – поддержал говорившего еще кто-то.

– Сегодня я буду разговаривать с ней иначе, – огрызнулся Гаусельм.

– Это как же?

– А вот выпьем вина и увидите. Подумаешь, недотрога!

– А кто будет платить за всю нашу компанию? В прошлый раз в «Веселом цыпленке» отдувался Саварик.

– Нынче настала очередь Бизо. Что ты скис, приятель, точно проиграл дело, еще не начав его?

– Боюсь, у меня не хватит на угощение, – вздохнул Бизо.

– Что, мамочка забыла прислать, или ты рыцарь, поскольку у тебя нет денег?

И Гаусельм, довольно бесцеремонно ухватив коротышку Бизо за плечо, остановил его.

– Оставь его, – вмешался студент по имени Готье и скинул руку вожака компании с плеча Бизо. – Он говорит правду. Ему трудно жить на жалкие гроши, что присылает ему мать.

– Чего ты вмешиваешься? – сдвинул брови Гаусельм. – Выискался тоже защитник.

– А он всегда заступается за Бизо, – встал между ними Саварик, – тебе пора бы знать. А иногда и платит за него. Что, не так, Готье?

– Тебе-то какое дело? Заплачу и сейчас. А вам бы только поскалить зубы.

– А к чему это ты приплел рыцарей? – неожиданно спросил Бизо, шагая дальше.

– А как же! – воскликнул Гаусельм. – Это всем известно. Они всегда нуждаются в деньгах. Им надо одеться, вооружиться, у них бесконечные празднества и турниры. Только и ждут подачек от короля или случая кого-нибудь ограбить.

– Зато в замках у них есть деньги, да и развлечений хватает, – прибавил Саварик. – Например, принимают гостей – есть с кем разогнать скуку. Но не только гостей, паломников еще; те рассказывают, где были, что видели, как живут люди в иных землях. Они принимают также всех проезжающих мимо их замка рыцарей – прекрасный повод поболтать, а заодно предоставляется возможность приобрести друга, на худой случай просто союзника. Ну, какие еще у них развлечения?.. Любовь дам. Еще войны. Праздник при дворе сеньора. И всюду нужны деньги. Вот рыцарь и бедствует, а потому с удовольствием идет на войну или грабит на большой дороге. Вот еретики – те живут проще и веселей.

– Говорят, все колдуньи – еретички.

– Черта с два! Ведьмы только и знают, что летают на шабаш и насылают всякие напасти. Жаль, что Церковь смотрит на это сквозь пальцы.

– Это почему же?

– Она не берется за такие дела – они не пахнут ересью.

– А откуда взялись еретики, скажет кто-нибудь? – спросил Бизо.

Никто не знал, как ответить. Этого не знал даже их учитель богословия и всегда отвечал на заданный ему вопрос: «Это посланцы сатаны».

У Саварика дядя был аббатом. Ему ли не знать? И все взоры устремились на него. Саварик не преминул блеснуть знаниями, почерпнутыми из нравоучительных бесед со своим дядей.

Слушая его, студенты вскоре дошли до площади Мобер. Шумно ввалившись в трактир, вся эта компания озорной, скандальной молодежи потребовала себе вина, внимая тем временем другому оратору; тема его выступления – всем известный, по слухам, трубадур Бертран де Борн.

– Это был отъявленный негодяй, – говорил рассказчик, – бессовестный, завистливый, самоуверенный. Таким обрисовал его мой дед. Больше всего на свете этот Борн любил сражения. Неважно кто, не имеет значения, где и с кем – лишь бы звенели клинки, лилась кровь, отлетали в разные стороны руки и ноги, вываливались внутренности из вспоротых животов. Лучше всего – простолюдинов. Этих он ненавидел от всей души, как селян, так и горожан. Происхождения он, да это и понятно, – благородного: виконт. Почти все его песни о войне. Цель его жизни – подстрекать к военным действиям всех без разбору, в данном случае я говорю о сыновьях Генриха Второго и короле Филиппе. А знаете, что он писал в своих стихах? «О если бы угодно было Богу, чтоб оба этих короля попали в лапы к Саладину!» Вообразите, какова падаль! А еще уверял их в своей дружбе, и они верили ему. А ему больше всего хотелось, чтобы они никогда не вернулись домой… Словом, человек без совести, хитрец и лицемер.