Кузьма Абрамов - Сын эрзянский Книга вторая

— Почудилось тебе, Акулька. Кто к тебе полезет ночью, коли твоя образина и днем никому не нужна?

Отец проверил окно, осмотрел шпингалеты. Все было на месте.

— Это тебе, Акулина, должно, действительно почудилось, — решил он.

Но Акулина настаивала на своем:

— Видела, своими глазами видела, как человек лез в окно.

— Может, и правда кто-нибудь вошел, — с сомнением согласилась мать и принялась заглядывать под кровати дочерей.

— Ты тоже бестолковая, как и твоя дочь, — сказал отец с раздражением. — Тебе говорят, что окна закрыты. Где же может войти человек? Нешто сквозь стекла!

Понемногу все успокоились, разошлись по своим постелям. Когда рассвело, Акулина подошла к окну и внимательно осмотрела подоконник. На подоконнике ясно отпечатался след босой грязной ноги. Она сразу же кинулась звать мать. Дарья вскочила с постели, схватила в руки первый попавшийся платок и стерла с подоконника след. К приходу матери и сестры она уже лежала в постели. Подоконник был чист.

— Довольно тебе с ума сходить, оставь меня в покое, — проговорила мать сердитым голосом. — Ночью тебе чудится, что лезут в окно, днем видишь какие-то следы...

С того дня Акулина глаз не спускала ни со Степана, ни с сестры своей. Она следила с таким упорством и настойчивостью, что они не могли одни остаться и на минутку, не могли перемолвиться словом. Только в сумерках Дарья иногда выйдет во двор, когда Степан убирает лошадей, прижмется к нему и опять бежит в дом, чтобы ее не хватились.

Однажды Степану велели ехать на пруд на мочку конопли. Помогать, как всегда, послали Акулину, но та вдруг заупрямилась, сказавшись больной. Пришлось послать Дарью и Лизу. Дарья недолго размышляла, как отделаться от младшей сестренки и остаться со Степаном наедине. Неся большую охапку конопли, она, будто нечаянно, толкнула Лизу, и та упала в воду, а от испуга разревелась.

— Беги скорее домой, переоденься и обратно приходи, — уговаривала Дарья нарочито жалостливым голосом.

— Не приду больше, ты меня столкнула в воду! — раскапризничалась Лиза. — Вот пойду и скажу матери!..

— Ой, Лиза, чего ты говоришь, как же я тебя столкнула? Не плачь, ужо стащу в лавке конфет и дам тебе целую горсть, — уговаривала Дарья сестру, и небезуспешно — та перестала плакать и обещала не говорить матери.

Как только они остались одни, так сразу уселись за возом, обнялись и все на свете забыли.

— А давай, Степан, уйдем куда-нибудь вместе, а? — сказала Дарья с воодушевлением.

— Уйти-то можно, да куда?

— У тебя есть родители, пойдем к ним. Они не примут, будем жить вдвоем. Мир велик, все место находят, и для нас с тобой найдется.

Степан молчал. Это правда, что мир велик, он уже немного походил по земле, но ничего радостного и приятного пока не нашел. Везде нужны деньги, для жизни нужен дом, потому что в чужом доме ты всегда будешь только работником...

Степан и Дарья не заметили, как мать с Акулиной подошли к возу. Они услышали хриплый от самодовольной злобы голос Акулины:

— Смотри, теперь, чай, не скажешь, что чудится. При дневном свете сидят в обнимку и людей не стыдятся!

Дарья оторвалась от Степана, быстро вскочила и затравленно, ненавистно плюнула Акулине под ноги.

Степан поднялся и стоял, тупо уставясь на хозяйку.

— Чего пялишь на меня свои воровские глаза? — закричала она. — Занимайся своим делом, таскай коноплю в пруд! Закончишь и убирайся отсюда туда, откуда явился... А ты сейчас же иди домой! — крикнула она дочери. — Здесь тебе нечего делать.

Дарья, склонив голову, медленно поплелась по тропинке вдоль конопляника. За ней ушла и хозяйка с Акулиной. Степан остался один и продолжал таскать коноплю в пруд... Закончив работу, он привел лошадь во двор. Здесь ожидал его хозяин.

— Ты видел, что сделали люди с цыганом, который посягнул на чужое добро? — взревел он не своим голосом.

— Я у тебя ничего не украл, — ответил Степан.

— Ты думаешь, обмануть девушку — вина меньшая, чем увести лошадь?

— Дочь твою тоже не обманывал, — отвечал Степан, стараясь быть спокойным.

— Уходи, ты мне больше не нужен!..

— Ты обещал мне платить за работу, — сказал он твердо.

— На, сучий сын! — вскрикнул как ужаленный хозяин и, выхватив из кармана горсть денег, бросил их Степану.

Когда хозяин ушел, Степан поднял с земли бумажку в три рубля.

В тот же день он собрал свои пожитки, прихватил баночки с красками, а стекла, которые еще оставались в ящике, разбил камнем. И тут же ушел со двора, так и не увидев Дарьи.

Дорога опять привела его в Алатырь, к дому брата Ивана. Иван с усмешкой поглядел на обросшего Степана, на его портки, протертые на коленях до дыр...

— Интересно, где ты пропадал целое лето? — спросил Иван.

— Побродил кое-где...

— А сапоги?

— Сапоги износились, чего их было тащить домой...

— Голенища, думаю, не износились, их бы принес. Из них Петярке собрали бы сапоги, — проворчал Иван. — Если станешь так раскидываться, у тебя никогда ничего не будет.

Семья у Ивана прибавилась — Вера родила третьего сына. Сам же Иван освоил новую профессию — теперь он кочегар на паровозе. Однако нужда в доме прежняя, и брат не думает откладывать разговор о Степановом хлебе.

Но Степан не собирается оставаться в Алатыре — он поедет в Казань.

— А паспорт есть у тебя? — спрашивает Иван.

— Нет, паспорта нет.

— Эх ты, Казань! — дразнит Иван. — Надо выправить паспорт, а потом купить портки, а в таких тебя в Казань не пустят.

Вот это Степана огорчило пуще всего. Но ведь не только штаны нужны, а и пиджак новый, и сапоги, — куда же в этих разбитых лаптях?.. Конечно, у Степана есть четыре рубля, но он их бережет пуще глаза — они нужны на билет до Казани. На пиджак и сапоги их все равно не хватит. Степан подумывал сначала попросить у брата денег в долг, но вскоре понял, что надежды его напрасны. Впрочем, и подходящей минуты не оказывалось. С работы Иван приходил уставший и раздраженный. Да и страшно было на него глядеть, не только о деньгах говорить: лицо черное, как чугун, только белеют зубы и белки глаз. Вера к его приходу нагревала воду, в предпечье помогала ему вымыться. Потом Иван садился за стол, и Вера выставляла в полуштофной бутылке вина. Если вдруг вина не оказывалось, Иван мрачнел и по первому поводу затевал дикую брань. Но стоило ему выпить стаканчик, он делался добрым, брал на колени Васю и начинал потешаться над тем, как Степан сбежал от невесты.

— В жизни, видно, не придется попить дарового вина! — шутил он. Все другие разговоры Ивана тоже сводились к вину. Степан на досуге сделал прялку, и брат уже «переводил» ее на вино: прялка, мол, не нужна, прясть некому, а если на базар отнести, на бутылку вина дадут.