Кузьма Абрамов - Степан Эрьзя

Осенью 1926 года скульптор Степан Эрьзя и его юная секретарша и переводчица — так она значилась в сопроводительных бумагах — Лия Альфредовна Кунс выехали из Москвы поездом на Новороссийск, чтобы затем отплыть во Францию...

После многодневного путешествия по четырем морям Степан со своей спутницей наконец прибыл в Марсель. Груз особых хлопот им не доставил, так как все ящики со скульптурами были адресованы на советское Торгпредство в Париже. Все же в Марселе пришлось задержаться на несколько дней, пока на груз оформлялись документы. Все эти дни Лия не давала Степану покоя, таскала его по городу: ей не терпелось посмотреть то одно, то другое. А ему никуда не хотелось идти. Настроение, испорченное без видимых причин еще в Москве, не улучшилось и в дороге. Ни Айя-София в Стамбуле, ни древний Пирей, ни теплые южные ночи у берегов Сицилии, которыми так непосредственно восхищалась Лия, не могли рассеять его грусти. Лия считала, что это у него от тоски по родине, и старалась успокоить и развеселить Степана. «Ведь мы скоро вернемся обратно, что ты так переживаешь?.. Ну представь, что я — кусочек родины, и тебе станет веселее!» — говорила она и без конца смеялась. Но Степан угрюмо молчал, снедаемый непонятной тоской. Он уже не помнил, с каким настроением покидал родину в первый раз, двадцать лет назад, зато хорошо помнил, с каким радостным подъемом возвращался. Сколько в нем было тогда надежд и дерзаний, творческой энергии. Казалось, их хватит с лихвой на целый век. А вот прошло всего лишь чуть больше десятилетия, и он снова покидает родину, усталый и опустошенный. Энергия истощилась, сила истратилась. Как он ни старался всего себя отдавать творчеству, житейские мелочи и дрязги тоже отняли немало и сил, и здоровья. Он, конечно, понимал, что это десятилетие в его жизни совпало с большими социальными потрясениями, что было бы глупо искать для себя отдельной счастливой Аркадии, где можно бы творить независимо от чего-либо, но одно дело понимать, другое — быть в ладу с подобным понятием.

Из Марселя они выехали в скором экспрессе и в дороге находились всего лишь несколько часов. Лия все время дулась: зачем они так скоро покинули этот чудесный город, даже не успев побывать в картинной галерее и не осмотрев как следует соборы...

За окном вагона проносился непривычный для них пейзаж, везде тянулись ровные квадраты виноградников, мелькали белые строения ферм и густые рощи старинных парков, окружавших одинокие замки. Дорога почти все время шла вдоль Роны — по левую сторону в окне вагона неотступно сверкали блеск реки и синева неба. Когда они уезжали из России, там была глубокая осень, а здесь она только начиналась...

В Париже прямо с вокзала поехали в Торгпредство. Здесь их уже давно ожидали, извещенные телеграфом из Москвы. Для них были приготовлены две меблированные комнаты с ванной и прочими удобствами. Степан, когда-то немного знавший по-французски, давно все успел перезабыть и теперь оказывался совершенно беспомощным, когда пробовал объясниться с кем-либо из служебного персонала меблированных комнат. Лия тоже очутилась не в лучшем положении, столкнувшись с живым разговорным языком.

— Ничего, не волнуйтесь, я вас буду таскать по Парижу и вы быстро освоитесь, — предложил свои услуги молодой переводчик.

— Спасибо, мы со Степаном Дмитриевичем не откажемся от ваших услуг, — сказала Лия.

Ее согласие переводчик встретил деликатной улыбкой, в его расчеты, вероятно, совсем не входило «таскать» по Парижу их обоих. Он вскоре откланялся и ушел. Лия приняла ванну и сменила дорожный костюм на легкое платье. А Степан пожалел, что здесь нет бани с горячим паром да с березовым веничком. Уже сидя за столиком в ресторане, куда они пошли поужинать, он вспомнил о переводчике.

— Хлыщ. Даже не сказал, как его зовут.

— Что вы, Степан Дмитриевич, как можно так обзывать приятного молодого человека? По-моему, он просто не догадался представиться.

— Не люблю таких суетливых и услужливых. Чемоданы, кажись, я и сам бы мог внести. Не понравился он мне, и все...

Через день переводчик напомнил о себе: позвонил по телефону и предложил билеты в оперу. Степан отказался. К тому времени из Марселя уже прибыли ящики со скульптурами, и он почти целый день был занят разгрузкой и доставкой их во Дворец профсоюза изящных искусств, где должна была разместиться выставка. Обрадовавшаяся было Лия сразу сникла. Ей так хотелось побывать в парижской опере, послушать музыку, посмотреть на театральную публику.

— Ты, никак, плакать собираешься? — сказал Степан, увидев, что Лия нервно покусывает нижнюю губу.

— Ничего подобного, — ответила она раздраженно.

— Но ведь ты можешь пойти и без меня. Возьми и сходи...

Повеселевшая Лия позвонила в Торгпредство, и ей подсказали, как найти Арнольда Ивановича, так звали переводчика...

Из оперы она вернулась поздно, Степан уже спал.

Раздевшись в своей комнате и накинув халат, она пришла к нему. Он проснулся, почувствовав ее руку у себя на груди, и резко спросил:

— Ты чего?

— Вот, ты уже сердишься. А я пришла рассказать, как все было хорошо. После оперы всей компанией поехали в ресторан ужинать. Были и из посольства. Спрашивали, почему нет тебя. Зря ты отказался от приглашения.

— И долго ты собираешься мне это выговаривать? Я, черт возьми, спать хочу! Завтра у меня будет тяжелый день.

— Я сейчас уйду, только ты скажи, что не сердишься на меня.

— Вот заладила. С чего мне на тебя сердиться?..

Лия быстро поцеловала его и, уходя, пожелала спокойной ночи. Но Степан уже больше не мог заснуть. Кряхтя и ворча, он поднялся с постели, отыскал трубку и принялся расхаживать по комнате...

Выставка должна была открыться лишь после Нового года, и у Степана оказалось много свободного времени. Он решил съездить в Соо, чтобы взглянуть на свою бывшую мастерскую и, кстати, разузнать о судьбе оставленных там скульптур, хотя и не надеялся, что там что-то могло уцелеть: с тех пор прошло двенадцать лет, была война. Хозяин домика, в котором он тогда жил, мог их просто выкинуть или отдать за бесценок.

Лия тоже изъявила желание поехать вместе с ним.

Как с тех пор все изменилось — и сам Париж, и его пригороды. Город стал шумнее. Извозчиков почти не видно, везде снуют автомобили. Там, где раньше стояли одинокие усадьбы, теперь распластался город с прямыми широкими улицами. А Соо оказалось совсем близко, почти под Парижем.

Парк, в котором стоял особнячок Степана, раньше представлявший собой запущенную рощу, теперь был обнесен высокой чугунной изгородью. Возле него красовалось двухэтажное строение. Бывший хозяин сказал Степану, что парк он продал парижскому толстосуму, который и построил эту виллу. Там, где стояла мастерская, теперь разбит цветник так что в парк и заходить было незачем. Когда Степан осторожно заговорил об оставленном имуществе, старик француз сделал удивленное лицо; ни о каком имуществе он никогда не слышал. После его, скульптора, отъезда здесь хозяйничала мадам Фарман, ведь он ей доверил свое хозяйство, а она уехала отсюда сразу же после войны. Степан решил, что слишком поздно искать сейчас то, что потеряно. Они с Лией зашли в старый ресторанчик, часто посещаемый им когда-то. Их обслуживала молодая женщина, в которой Степан с трудом узнал дочь хозяина ресторана. Тогда ей было около десяти, а теперь она замужем и сама стала хозяйкой. Степан спросил, помнит ли она Марту, которая находилась у него в услужении, и не знает ли, где она в настоящее время. Да, конечно, она хорошо помнит Марту, ведь Марта была их соседкой, но где она сейчас, в Соо об этом никто не знает.