Кузьма Абрамов - Степан Эрьзя

К весне окончательно выяснилось, что Эрьзя в художественной школе больше не останется. Тот злополучный класс, в котором он преподавал рисунок, закрыли еще в начале зимы, а скульптурная мастерская уже давно находилась на положении автономии. Так что ни с руководством школы, ни с самой школой его уже ничего не связывало. Весной, по окончании учебного года, его даже не пригласили на выпускные экзамены. Он чувствовал, что из Баку ему придется уехать и прилагал все усилия к тому, чтобы к началу лета закончить отливку остальных фигур для Дома Союза горняков. Готовя каркас для группы «Бурильщики», он нечаянно плеснул кислотой на ногу уже отлитого «Молотобойца». В том месте, куда попала кислота, образовалась причудливо пористая поверхность с темно-зеленоватым оттенком.

— Черт возьми! — воскликнул Степан от неожиданности. — А что если попробовать облить его всего? Может получиться совершенно новая фактура, — рассуждал он сам с собой.

День был воскресный, в мастерской никого не было. Елена с Айцемик пошли пройтись по городу. Кислоты под руками было немного, еле хватило на «Молотобойца». Но какой получился поразительный эффект! «Молотобоец» предстал совершенно в ином виде. Пористость словно оживила его, а темно-зеленоватый тон придал ощущение бронзы...

— Степан Дмитриевич, что вы сделали со скульптурой, она стала совсем другой? — с удивлением спросил на другой день Ибрагим Кулиев, азербайджанин по национальности, недавно появившийся в мастерской.

— Ничего особенного, — ответил Степан. — Облил кислотой. Надо будет сегодня же достать как можно больше кислоты и облить их все...

К середине июля все одиннадцать фигур, отлитых в железобетоне, появились на фасаде и крыше Дома Союза горняков.

В Баку Степана больше ничего не задерживало. Перед ним снова встал вопрос: куда податься, где найти пристанище? Идея создания скульптурной академии, с которой он носился последнее десятилетие, оказалась пустой мечтой. Он ее не смог создать ни в Екатеринбурге, ни в Баку. А теперь был уверен, что никогда не создаст ее. Ему скоро пятьдесят. А это грань, за которой начинается старость. Оглядываясь на все эти годы, проведенные на родине, он вынужден был признать свою несостоятельность в осуществлении подобных идей. Он художник, труженик, но не организатор и не зажигатель сердец. С людьми он может разговаривать только творениями своих рук. Ему доступен лишь один язык — язык творчества, образов. На этом доступном ему языке и следует разговаривать. Люди его всегда понимали, когда он к ним так обращался...

Не решив еще окончательно, куда отправится из Баку, Степан заказал для своих скульптур товарный вагон с конечным пунктом в Новороссийске. «Там видно будет, куда его переадресовать», — думал он, собираясь сначала заехать в Батуми.

С Еленой у них дело шло к разрыву. И все началось, казалось бы, с пустяка. Как-то в разговоре Степан предложил Айцемик поехать с ними. Обычно сдержанная и спокойная, Елена вспылила.

— Куда она поедет с тобой? Для чего?

— Туда же, куда и ты,— спокойно ответил Степан.

— А я никуда больше не поеду! С меня довольно мыкаться по свету и терпеть твои капризы! Разве ты со мной когда-нибудь считался? Ты таскал меня повсюду за собой для утехи! Ради этого приглашаешь и Айцемик...

Такое несправедливое обвинение задело Степана. Насильно с собой он никого не таскал. К ней всегда относился с уважением как к женщине и с вниманием как к ученице. Он видел, что она способная, иначе какого черта стал бы с ней возиться. То же самое его побудило пригласить с собой и Айцемик. Ему не хотелось терять из виду эту девушку с несомненным талантом. Он понимал, как важно для нее сейчас находиться рядом с опытным мастером.

Айцемик ответила отказом, сославшись на домашние обстоятельства, на самом деле она боялась обидеть Елену, а выбрав удобный момент, попросила, чтобы Эрьзя обязательно написал ей, где обоснуется на жительство, она, возможно, приедет, если, конечно, не будет возражать Елена.

— Она не поедет со мной! — отрезал скульптор. — Я никого не хочу таскать за собой.

— Вы столько лет прожили вместе, как же это?

— Все имеет свой конец...

Из Баку Степан и Елена выехали в конце июля поездом на Батуми. На вокзале их провожали многочисленные друзья — журналисты, художники. Было много и совсем незнакомых людей, с которыми скульптор, как ему казалось, ни разу не встречался. Его бывшие ученики натащили охапки цветов, завалив ими Елену. Айцемик плакала. Уже перед самым отходом поезда она, склонившись к Степану, прошептала: «Так не забудьте, напишите, где вы будете...» Он ничего не мог ей на это ответить: шершавая спазма сдавила горло. А позднее, когда он уже был в вагоне и поезд набирал скорость, отходя все дальше от перрона, из его глаз хлынули слезы. Елена язвительно произнесла:

— Надо было настойчивее уговаривать. Она только того и ждала.

— Дура ты, дура! — вне себя крикнул Степан.

Ему было обидно, что Елена не поняла его: у человека просто не выдержали нервы, а она подумала черт знает что.

До самого Батуми они больше не разговаривали, и лишь когда сошли с поезда и вышли к стоянке извозчиков, Елена спросила:

— Ты куда сейчас направляешься? Я пойду к сестре.

— Иди куда хочешь, — безразлично ответил он.

В Батуми Степан задержался около двух недель, бродя по его живописным окрестностям. Два года назад, живя здесь, он как-то не обращал внимания на то, как красив этот город. То ли было некогда, то ли просто из-за лени. А сейчас вот ему нечего делать, голова и руки ничем не заняты. Такое с ним редко случается. Он сейчас вообще был весь какой-то опустошенный, точно после тяжелой болезни...

Накануне отъезда из Батуми его разыскала Елена.

— Ты когда собираешься трогаться? — спросила она.

— Думаю, тебе это безразлично.

— Поедем вместе.

На это Степан ничего не ответил. Ему было все равно: вместе так вместе. Какая разница?

На вопрос Илюшина, куда он все-таки намерен ехать, Степан сказал:

— Пока в Москву, а там, пожалуй, махну в Париж.

То же самое он отвечал и журналистам, поэтому в одном из сообщений батумской газеты было сказано, что скульптор Эрьзя вскоре отправится в Париж...

До Новороссийска Степан плыл на пароходе вместе с сестрами Мроз—Еленой и Марией, но в разных каютах, Елена скрывала от сестры, что они со Степаном в ссоре, возможно, ожидала с его стороны первого шага к примирению и надеялась, что у них все пойдет по-прежнему. Но Степан не сделал этого шага. А сама она тоже не хотела больше уступать. И так вся их совместная жизнь была для нее цепью бесконечных уступок. С нее довольно. Она еще молода, и ей хочется пожить по-человечески.