Кузьма Абрамов - Степан Эрьзя

Он никогда не говорил о смерти, точно собирался жить и работать еще долгие годы.

Не все задуманное удалось осуществить. К сожалению, жизнь такая штука, что приходится терять много времени на ее бесконечное устройство. Бессмысленные переезды с места на место тоже отняли немало сил. Как бы они пригодились для работы. Теперь вот он обосновался окончательно, кажется, все у него есть. Но не хватает только главного — здоровья. Совсем плох стал скульптор. Раньше любой кусок древесины легко поднимал на станок, а теперь надо обязательно кого-то звать на помощь. А тут еще врачи привязались, того и гляди в больницу положат. То, говорят, глаза проверить необходимо, то еще что-нибудь. Когда же он будет работать, ежели станет разъезжать по больницам? А планы у него совсем скромные, дерева хватит: он обязательно сделает пятнадцать сестер, представительниц Союзных республик своей родины. «Казашка» уже есть, остается создать всего лишь четырнадцать. Вот закончит портрет Ленина...

Над образом вождя революции и создателя Советского государства В. И. Ленина Эрьзя начал работать одним из первых скульпторов еще в годы гражданской войны, живя в Екатеринбурге. В последующие сорок лет, куда бы ни забрасывала его судьба, он неизменно возвращался к этому образу. В результате он создал целую Лениниану. И тем не менее, уже восьмидесятилетним стариком, он снова взялся за портрет вождя. Последней работой, оставшейся на рабочем станке скульптора, был портрет Ленина... Нередко скульптора обвиняли за то, чего он не создал, и не хотели замечать всего того неповторимого и самобытного, что вышло из-под его натруженных рук.

Силы скульптора таяли с каждым днем. Даже голос становился слабее. Он совсем не мог работать. Только включит бормашину, сделает несколько штришков в уже почти готовом портрете Ленина и снова выключает: широкий белый лоб сразу же покрывался сверкающими капельками пота.

— И с чего это я, черт возьми, так устаю? — удивлялся он.

В тот вечер Эрьзя долго сидел на своем ящике-стуле. В голову лезли грустные мысли. Спать не хотелось. В последнее время он и спать стал плохо. В изголовье под подушкой у него всегда лежали старинные анкерные часы, завернутые в тряпицу. Он аккуратно заводил их маленьким ключиком и снова клал туда же. Просыпаясь, то и дело зажигал спичку и смотрел на время: и так всю ночь, до самого рассвета. Да и вряд ли это можно было назвать сном, скорее всего это было забвение, заполненное различными сновидениями. Скульптор как бы заново переживал всю свою долгую жизнь, начиная с детских лет. Но во сне все события почему-то путались. То он видел себя мальчиком в Италии, то в присурском сосновом бору, который был страшно похож на квебраховый лес Аргентины, а маленькая речка Бездна превращалась в необозримую Ла-Плату...

Вечерами скульптор часто вспоминал свое далекое детство — Баевские выселки под Алатырем, деда Охона, привившего ему любовь к дереву, к красоте. Сегодня он тоже вспомнил его и подумал, что старик, пожалуй, прожил столько же лет, сколько сейчас ему самому. С этой мыслью он заковылял в чуланчик, где находилась его постель. Завел часы, как обычно каждый вечер, и начал раздеваться. Но тут ему послышался странный топот, и он никак не мог понять: то ли это у него в голове стучит, то ли в коридоре за дверью. Пошел проверить. Дошел до прихожей — стук повторился с большей силой, точно где-то замолотили в двенадцать цепов сразу. Эрьзя понял, что все это происходит у него в голове. Он сделал невольное движение рукой, намереваясь ухватиться за голову, но руки не повиновались. Он качнулся и упал на пол лицом вниз...

Он прожил полных восемьдесят три года и четырнадцать дней.

Имя скульптора Степана Дмитриевича Эрьзи (Нефедова) получило широкую известность еще в начале века, после первых выставок, в которых он принял участие в Милане, Венеции, Ницце. Судьба закинула скульптора в далекую Италию, где и началось его восхождение к вершинам искусства. Не легок был этот путь, продолжавшийся несколько десятилетий. Дорога в искусстве вообще труднейшая из дорог, но для Степана Дмитриевича она оказалась особенно трудной. Выходец из глухой мордовской деревни, с крохотными знаниями, полученными в церковно-приходской школе, он прошел по ней, обутый в лапти и одетый в сермяжный зипун. Грубая деревенская среда и придавленная вечной нуждой семья родителей не привили ему в детстве и юности льстивых манер «приличного» общества, так необходимых в мещанской среде дореволюционной России. Зато полновесной мерой он получил от них правдивость и прямоту в суждениях, с которыми и прошагал весь свой нелегкий жизненный и творческий путь.

В отношении Степана Дмитриевича Эрьзи мало сказать, что он в своем творчестве был связан с народом. Он был его неотъемлемой частицей всегда и повсюду, где бы ни находился — в Италии, во Франции, или в Аргентине. Не случайно первую же свою значительную работу он подписал именем родившего его народа — ЭРЬЗЯ. Муки и радости, взлеты и падения пережил скульптор, не расставаясь с этим именем, пока оно не застыло на гранитном камне на его могиле, начертанное уже не его, а другой рукой.

Скульптор родился 26 октября 1876 года от родителей Дмитрия Ивановича и Марии Ивановны Нефедовых. По рассказам внуков, помнящих их, в частности советского скульптора Михаила Ивановича Нефедова, родители Степана были людьми далеко неодинакового характера. Дмитрий Иванович — молчаливый, замкнутый, малоразговорчивый. Мария Ивановна — женщина общительная, любила повеселиться и попеть. Общим у супругов было то, что они одинаково прилежно относились к труду, с любовью и уважением к людям. Этому они научили и своих детей.

Страсть к рисованию у Степана пробудилась очень рано. Здесь, по-видимому, большую роль сыграл его отец. Дмитрий Иванович был одним из немногих грамотных людей в Баеве и по праздникам забавлялся тем, что читал и переписывал церковные псалмы. Маленький Степан пристраивался рядом с ним и не сводил внимательных глаз с его руки, выводящей замысловатые закорючки. Кто знает, может быть, эти первые уроки и явились для будущего скульптора тем изначальным толчком, тем семенем, что дало потом плод художественному воображению.

Дмитрий Иванович, видя стремление сына к рисованию, решил определить его в школу. Он понимал, что без учения из него не выйдет живописца. Под живописцем он, конечно же, разумел иконописание. Разве мог думать и предполагать мордовский крестьянин, что его сын со временем станет большим, известным художником.

Находясь на учебе в Алтышевской церковно-приходской школе, по его собственным воспоминаниям, Степан учился средне, не выделяясь знаниями от остальной массы немногочисленных учащихся. Рисование по-прежнему было его единственной страстью. Этого не мог не заметить его учитель, Алексей Иванович Малинин, оказавший огромное влияние на первоначальное развитие художественных задатков своего ученика.