Кузьма Абрамов - Степан Эрьзя

— Поговорить мы могли бы и в мастерской.

— Значит, не могли. Давайте все оставим, пока не доберемся к нам.

Степан молчал.

Немного подождав, она опять заговорила:

— Я хочу, чтобы сегодня вы обязательно зашли ко мне. У нас никого нет, отец с матерью вчера уехали в Варшаву хоронить какого-то родственника, так что вам стесняться некого.

Он поколебался немного и согласился. Ему и самому давно хотелось побыть с Ядвигой наедине и поговорить с ней. До сего времени все у них получалось как-то наспех и мимоходом. Бывая у него, она оставалась в комнате не более получаса. В скульптурной мастерской много не наговоришься, там всегда люди.

Они пересекли Лубянскую площадь, немного спустились вниз и на углу Рождественской улицы остановили порожнего извозчика. Степан усадил Ядвигу, концом коврика укрыл ей ноги, обутые в фетровые ботики, затем прыгнул в сани сам и сгреб себе на сапоги побольше соломы. Ехать было не так уж далеко, но в такую стужу легко можно отморозить ноги.

На Садовом кольце среди деревьев и кустарников лежали огромные сугробы снега, смутно белеющие в мареве декабрьского вечера. Извозчик свернул с дороги к указанному дому, и лошадь пошла, увязая в снегу.

— Ни один дьявол здесь не ездит, что ли?! — выругался он и хлестнул ее от злости. Вскоре она совсем увязла и остановилась. — Дальше не поеду, слезайте, — сказал извозчик грубоватым голосом.

— И не надо, дальше пойдем пешком, — ответил Степан, помогая Ядвиге выбраться из санок.

— Я же наберу полные ботинки снега, — запротестовала было она.

Ничего, ступайте в мой след, — успокоил ее Степан.

Снег оказался довольно плотным и твердым, и они

без особого труда добрались до подъезда трехэтажного дома с высокими большими окнами. Ядвига долго дергала шнурок звонка, открывать никто не выходил.

— Лакея и девушку-прислугу отпустили на рождество, в доме осталась одна кухарка. Спит, наверно, и не слышит, — сказала она.

Наконец им открыла сонная женщина с подсвечником в руке. Свеча едва не погасла от порыва ветра с улицы.

— К нам в дом недавно провели электричество, но оно почему-то испортилось, второй вечер не горит, — произнесла Ядвига и обратилась к женщине: — Ты мне больше не нужна, Ефросинья, иди ложись. Гостя я попотчую сама.

Пока она запирала двери, Степан снял в вестибюле свое легкое пальто и, не зная куда его повесить, засунул под лестницу, завернув в него заодно и шапку.

Когда они с Ядвигой поднялись на второй, а затем по другой лестнице на третий этаж, в ее комнате она неожиданно спросила:

— Степан, а где вы разделись?

— Там, внизу.

— Что значит внизу? А пальто куда дели?

— Оставил под лестницей. Не сюда же нести тряпье.

Ядвига всплеснула руками.

— Вы, Степан, ненормальный человек. Ну как можно так? Идите и принесите одежду, повесите ее у меня.

Степан повиновался с неохотой. Пересекая большой зал на втором этаже, он не догадался заслонить ладонью пламя свечи, оно заколыхалось и погасло. Дальше Степан пошел наугад и попал не в те двери, что вели на широкую лестницу. Он очутился в комнате с тремя высокими окнами, задернутыми тюлем. На улице была пасмурная темень, и окна смутно белели, совершенно не освещая комнату. Он сделал попытку вернуться в зал, но в темноте снова перепутал двери: И сколько ни блуждал, все равно оказывался в каких-то комнатах, больших и маленьких, но в зал и на лестницу выйти так и не смог. Потеряв всякую надежду выбраться из лабиринта комнат, он опустился в первое попавшееся кресло и решил ждать, когда Ядвига начнет его искать. И действительно, вскоре где-то в отдалении послышался ее приглушенный голос:

— Степан, где ты?!

— Я заблудился! — что есть мочи закричал он.

Время от времени, приближаясь, она окликала его, а он отвечал и думал: «Черт возьми, как у нас в баевском лесу».

Наконец голос Ядвиги раздался в соседней комнате, Степан встал и пошел ей навстречу. В темноте они неожиданно столкнулись. Ядвига невольно вскрикнула и обхватила его руками. Степану показалось, что она обняла его, он привлек ее к себе и стал порывисто целовать лицо, губы, глаза. Некоторое время она оставалась покорной, предоставив ему полную свободу действий, но вскоре поняла, что он не ограничится одними поцелуями, напрягла свое маленькое тело и, подобно стальной пружине, отскочила от него. Отдышавшись, сказала:

— И стоило из-за этого устраивать всю эту комедию!

Он сделал попытку снова приблизиться к ней, но она юркнула в другую комнату и уже оттуда сказала, решительно переходя на ты:

— Не дури, Степан! С чего это на тебя нашло?

— Ты же первая обняла меня, а сейчас говоришь, не дури, — обиделся он.

Она расхохоталась.

— К тому же ты мне нравишься, — продолжал он, следуя за ней.

— Разве об этом нельзя сказать спокойно, без этих твоих лап, — выговаривала она ему. — Ты мне тоже нравишься, но я же не кидаюсь на тебя.

— А я что, кинулся? — виновато произнес он. — Тогда, пожалуйста, прости...

— Ну ладно, пойдем ко мне, — дружелюбно сказала она.—Ты не сердишься, что я называю тебя на ты, просто так, безо всякого?

— Чего на это сердиться...

Про его пальто они уже забыли, вспомнили только, когда Ядвига принялась осторожно шарить у себя на столе, чтобы найти лампу, и спросила, нет ли у него спичек.

— Остались в кармане этого чертового пальто, из-за которого случилась вся история. И ты теперь на меня обиделась...

Ядвига куда-то ушла и вернулась с огромным подносом, на котором стояли подсвечник с горящей свечой и ужин.

— Помоги мне, пожалуйста, попросила она.

Степан подхватил из ее рук поднос, а она принялась все раскладывать на столе. От свечи они зажгли настольную лампу, в комнате стало светлее.

Ядвига занимала две довольно большие смежные комнаты, в одной из них находилась ее спальня с узенькой деревянной кроватью. У кровати во всю стену висел роскошный ковер, точно такой же лежал на полу, а на нем еще — медвежья шкура. Степан все это заметил мельком, когда Ядвига с подсвечником в руке входила туда, чтобы переодеться. Комната, где они расположились ужинать, была загромождена статуэтками различной величины, отлитыми в гипсе и бронзе. В углу стояла небольшая мраморная скульптура нагой женщины.

— Которые здесь мои, узнаешь? — спросила Ядвига.

— Все, кроме вон той, мраморной.

— Правда. А как ты узнал?

Степан пожал плечами.

На стенах, вплотную одна к другой, висели картины. Он не стал их рассматривать, да и что увидишь при таком скудном свете. Он лишь окинул их взглядом, подумав, что у нее в комнате как в музее.

Ужин состоял из густой лапши, курицы и чего-то сладкого, Степан так и не разобрал, не то это был кисель, не то еще что. Потом пили чай с домашним печеньем. Ядвига много рассказывала о себе, расспрашивала Степана о его жизни. Под конец предложила ему вместе провести рождество. Это и был тот главный разговор, ради которого она его пригласила. Отец с матерью из Варшавы приедут не скоро, останутся там до крещения, а к сестре идти ей не хотелось. Она до сих пор ненавидела и сестру, и ее мужа, этого лощеного и прилизанного светского повесу...