Кузьма Абрамов - Степан Эрьзя

— Старой деве, Степан, нелегко, у нее никогда не бывает подруг, — призналась она, вздохнув.

— Какая же ты старая дева! — воскликнул Степан, оглядывая ее маленькую изящную фигурку, затянутую в шелковый халат. — Ты девочка, настоящая девочка и до смерти мне нравишься!

— Согласна, я для тебя девочка, только ты сиди спокойно, — остановила она его, заметив, что он хочет встать со стула.

Она вышла из комнаты и вскоре вернулась с коробкой табака и трубками.

— Ты, кажется, куришь. Можешь подымить, это хороший английский табак, специально для гостей. Отец сам курит папиросы.

Степан с удовольствием набил большую трубку с кривым костяным мундштуком, раскурил ее от свечи и с наслаждением затянулся. Он не торопился уходить, а Ядвига об этом не намекала. Так и не заметили, как прошел вечер. Откуда-то из дальней комнаты донесся бой часов, пробило двенадцать. Каждый про себя молча сосчитал эти удары, потом невольно посмотрели друг на друга.

— Можешь остаться, я тебе постелю в кабинете отца на диване, — сказала Ядвига, поняв его мысли.

— Почему в кабинете, а не там, на медвежьей шкуре? — вымолвил он дрожащим от волнения голосом и кивнул головой на полуоткрытую дверь спальни.

Лицо ее потемнело от краски. Не глядя на него, она прошептала:

— Не нужно со мной так, Степан... — и тут же посмотрела на него. — Ты меня понимаешь?

— Черт вас поймет, женщин! — вскрикнул он, вскакивая с места. — Выпроводи меня, я пойду к себе на Остоженку.

Она взяла свечку, и они молча двинулись вниз. И, уже выпуская его на улицу, она виноватым голосом, так не похожим на ее обычный голос, тихо спросила:

— Степан, ты не сердишься на меня?

— С чего ты взяла, что я на тебя могу сердиться? — ответил он спокойно и почти тут же почувствовал на своей щеке влажное прикосновение ее теплых губ.

Он не успел повернуться к ней, она легонько подтолкнула его и захлопнула дверь...

Утром Степан в училище не пошел. Занятий регулярных уже не было, а Ядвиге он не хотел показываться на глаза. Вчера, возвращаясь к себе на квартиру, он всю дорогу мучался раскаянием, что вел себя с ней грубо, если не сказать по-свински. Будь она ровней ему, тогда бы еще можно корчить перед ней необузданного влюбленного, но ведь она в скульптурном классе на положении учителя, первая помощница Сергея Михайловича. К тому же она ему действительно нравится, и он в нее в самом деле влюблен. А с любимой так грубо поступать нельзя. Надо во что бы то ни стало непременно загладить свою вину. Она, конечно, и вида не подаст, что это ей не понравилось, но что о нем подумает... А ее мнение для него, Степана, превыше всего.

Ядвига пригласила его провести вместе рождество, значит, считает близким другом. Ничего, он еще докажет ей, что вовсе не так груб и неотесан. Он-то уж сумеет держать себя в руках...

Надевая костюмный пиджак, Степан обратил внимание на свою одежду. Как идти в таком костюме на рождество? Ведь его сшили почти три года назад, и все это время он был для него единственной одеждой и летом, и зимой. Да и пальто подстать костюму. «Надо сегодня же поговорить с Абрамом Ароновичем, пусть накинет немного к жалованью, чтобы хватило хоть переодеться», — решил он, отправляясь на Тверскую.

Чтобы не откладывать разговор с Бродским на после, Степан подкараулил, когда он пришел, обождал, пока разденется и переведет дух, и постучал в дверь кабинета. Бродский принял Степана приветливо, протянул руку, маленькую, с золотистыми волосиками на тыльной стороне ладони.

Степан сразу приступил к деловому разговору, выпалив:

— Я пришел просить вас о прибавке.

— Эка ты, братец, не умеешь начинать разговор. Ляпаешь в лоб. Плохой из тебя дипломат, — произнес Бродский, усмехнувшись.

— Какой уж я дипломат, коли локти продрались.

— Насчет локтей я давно хотел предупредить. Надобно, братец, сшить новый костюм, а то порядочные клиенты от тебя начинают шарахаться... Но по теперешним временам прибавить жалованье не могу. Придется тебе выкручиваться самому. Ты, братец, художник, умеешь малевать, бери заказы на дом, у купчишек, они народ нетребовательный, как ни намажешь, все хорошо.

— Я же еще учусь, где мне работать дома?

— Ничего, одно другому не мешает. Я тебя загружаю не очень и не требую, чтобы ты здесь торчал все время. Сделал свое, можешь быть свободным.

Это было действительно так. Но свободное от учебы и работы в ателье время у Степана было занято скульптурой. Скульптура сейчас для него является основным смыслом его жизни, и ни на какие заказы купчишек он ее не променяет.

— Я хочу быть художником, а не ремесленником!

Бродский скривил губы в усмешке.

— Художество, братец, такое же ремесло, как всякое прочее. Бесполезных ремесел в жизни не бывает.

Степан чувствовал, что они не найдут общего языка, и хотел уже уйти.

— Погоди, не торопись, — остановил его Бродский. — Пришел просить, а сам не довел разговора до конца.

— Вы же все равно не прибавите жалованье, о чем еще разговаривать?

Бродский набил трубку и подвинул коробку с табаком Степану.

— У меня с собой нет трубки.

— Трубку найдем, у меня их здесь целая коллекция.

Он пошарил рукой в ящике стола и вынул маленькую изящную трубку со светлой металлической крышечкой. Степану курить не хотелось, но, чтобы не обидеть хозяина, не отказался.

— Где-то теперь наш Агасфер? — спросил Бродский. — Дает о себе знать? Я говорю о Тинелли. Пишет вам?

— Давно не писал.

— Это не удивительно. Удивительно, если бы он часто писал. И вообще странно, что он вам написал, я, кажется, об этом уже говорил.

— Да, — равнодушно подтвердил Степан.

Бродский что-то написал на четвертушке бумаги и протянул Степану со словами:

— Вот все, что могу сделать для тебя, братец. Помнишь, где живет тот портной, у которого заказывали пальто и костюм?.. Поезжай и закажи, что надобно. По этой записке он все тебе сошьет в долг, после понемногу расплатишься. Это тебе вроде поручательства, — добавил он.

Степан взял записку, поблагодарил и вышел. Это уже была помощь, и немалая.

Чтобы сэкономить время, обедать к себе на квартиру он не пошел, завершил работу в ателье, мимоходом перекусил в трактире и, взяв извозчика, поехал к портному. Тот прочитал записку, аккуратно сложил ее, проведя ногтем большого пальца по сгибу бумаги, и вышел в другую комнату, видимо, чтобы спрятать.

— Ну-с, молодой человек, что будем заказывать? — обратился он к Степану.

— Костюмную пару и пальто, — ответил тот, недолго думая. — Да нельзя ли, любезный, пальто сшить так, чтобы оно хоть немного обогревало зимой, — попросил Степан, стараясь придать своей просьбе форму шутки.

Старик-портной посмотрел на него поверх круглых очков, сидящих на болышом с горбинкой носу, и, немного смягчая твердые согласные, повторил вопрос: