Кузьма Абрамов - Степан Эрьзя

Привезя во Дворец промышленности «Осужденного» и доставив его в зал, где уже находились остальные его скульптуры, Степан с огорчением увидел, как невыгодно они расположены: их почти полностью загораживали торсы «голых баб», как он называл обнаженные фигуры женщин. А для «Осужденного» совсем не осталось места, его предложили поместить в темном углу. Расстроенный, Степан пошел к президенту Салона с жалобой, но тот хладнокровно ответил, что ничем помочь не может: работ с каждой выставкой набирается все больше и больше, а залы Дворца промышленности, к сожалению, остаются прежними.

— Но я прошу всего лишь несколько иначе расставить свои работы,— настаивал Степан.

Президент оставался непреклонным. Тогда Степан вынул из-за пазухи молоток, прихваченный из дома для вскрытия ящика, в котором доставили «Осужденного», и решительно сказал, что он сейчас же пойдет в зал и разобьет вдребезги все свои скульптуры.

— Но это же, мосье Эрьзя, скандал?! — в испуге воскликнул президент.

— И виновником скандала окажетесь вы, мосье.

— Ради бога, успокойтесь, я сейчас распоряжусь, чтобы служители разрешили вам расставить ваши работы, как вы найдете нужным...

Позднее Степан догадался, что президент боялся вовсе не скандала, который непременно бы возник, приведи он свою угрозу в исполнение, а излишней газетной шумихи вокруг его имени. И тем не менее его «Обнаженную» расхваливали на все лады. На нее сразу нашлась масса покупателей. Санчо Марино за спиной скульптора устроил своеобразный торг, стараясь взвинтить цену. Однако все его старания оказались напрасными. Степан и слышать не хотел о продаже. К тому же у него возникла мысль о персональной выставке. У него есть что показать Парижу. Кроме скульптур набралось много рисунков, набросков. Выполняя портретные заказы, он часто делал с модели точный рисунок, а затем уже у себя в мастерской переносил его в мрамор. Подобный метод освобождал его от излишних сеансов с позированием и ускорял работу над портретом. До Нового года он закончил в мраморе четыре обнаженные женские фигуры из тех, которые Санчо Марино должен продать где-то за океаном. Для них ему позировала Марта. Лица, по ее просьбе, он изменил. Это были рядовые работы, сделанные по вкусу заказчиков — «Утренний туалет женщины», «После ванны», «Купальщица», «Сон». Степан попросил своего компаньона оставить эти скульптуры на время предстоящей выставки, на что Санчо Марино согласился с неохотой. Он был зол на Степана за то, что ему так и не удалось нажиться на «Обнаженной». Отношения между ними день ото дня портились...

Персональная выставка состоялась в конце зимы 1913 года. Она привлекла к себе большое внимание печати и публики. С выставки было продано много мелких скульптур и рисунков. Более значительные вещи Санчо Марино попридержал, оправдывая это тем, что за океаном он выручит за них втрое больше. У себя Степан оставил лишь «Осужденного» и «Распятого Христа». Но из-за этих вещей компаньон не очень-то и возражал, ведь он продавал скульптуры не для музеев, а частным лицам. А им подавай что-нибудь красивенькое...

Весной Степан надумал съездить в Милан, проведать Уголино. К тому же он давно собирался посетить известные мраморные копи в Карраре. Если удастся, задержится там на некоторое время, поработает, а то он совсем засиделся в Париже. Мысль вернуться в Россию все больше и больше овладевала им, может быть, поэтому и не терпелось ему поскорее сдвинуться с места, для начала хоть куда-нибудь. Да и от Санчо Марино хотелось отдохнуть. С племянником Васей они уговорились, что тот поедет в Алатырь и разузнает как следует у тамошних отцов города, остается ли в силе их обещание...

Денег на дорогу Санчо Марино дал Степану немного, пообещав послать позднее, когда реализует скульптуры. Не поймешь этого торгаша, то он уж слишком щедрый, когда деньги не нужны, то непомерно прижимист, как, например, сейчас. Марта отказалась ехать в Италию, Степану пришлось и эти небольшие деньги разделить пополам. Правда, на ее имя еще в начале их связи он положил в банк некую сумму, но не заставлять же ее трогать то, что оставлено на черный день...

Из Парижа Степан уехал налегке, захватив лишь инструмент и кое-что из одежды. Он не рассчитывал долго жить в Италии, во всяком случае хотел там побыть до прихода письма из Алатыря от Василия. От этого письма вообще будет зависеть, сколько времени он останется здесь, на Западе.

На вокзале его провожали Марта и Санчо Марино. Марта плакала, не спуская с него печальных глаз, словно чувствовала, что прощается с ним навсегда. А аргентинец, как показалось Степану, был слишком суетлив и весел больше обычного. Степан тогда и предположить не мог, что видит их в последний раз...

Милан стал для Степана как бы своеобразным перевалочным пунктом, куда он возвращался всякий раз после скитаний по Италии и Франции. Его почему-то тянуло сюда, в этот город, хотя он порядком хлебнул здесь горя. Но здесь же он узнал и первую радость признания. Отсюда началось его восхождение к вершинам искусства — от первой городской выставки в Милане до парижских Салонов. Сюда Степана влекло еще и потому, что здесь его всегда ожидал добрый друг Уголино. Он и сейчас остановился у него, зная, что тот непременно обиделся бы, если бы его гостеприимному дому Степан предпочел гостиницу.

Уголино пришлось по делам службы ехать во Флоренцию, и Степан с удовольствием согласился его сопровождать. Лишний раз взглянуть на микеланджеловского «Давида», побывать в капелле Медичи — это ли не причина для посещения города. Первый раз Степан ездил туда с Даниэлем Тинелли. Гидом он был, конечно, превосходным, но в вопросах искусства выше дилетанта не поднимался. То ли дело еще раз побродить по сокровищницам Флоренции в обществе Уголино.

В этом городе они пробыли около двух недель, жили в маленькой гостинице на набережной Гвиччардини. В итальянских городах много таких гостиниц на пять-шесть номеров. В них жильцы чувствуют себя как в гостях и питаются за одним столом с семейством хозяина. С утра, пока Уголино занимался своими служебными делами, Степан бродил по городу. Потом они шли в одну из художественных галерей и остаток дня проводили там. Тинелли обычно рассказывал Степану об авторах картин, о их похождениях, связях, общественном положении, сдабривая свои рассказы забавными анекдотами. Уголино же посвящал его в историю картин, говорил о том, как они создавались, что выражали. Под его влиянием он теперь и на микеланджеловского «Давида» посмотрел совсем другими глазами...

В Милане Степана ожидало письмо от Марты. Санчо Марино почему-то молчал, хотя по уговору он уже должен был прислать деньги. Степан забеспокоился: если в ближайшие два-три дня деньги не придут, он может оказаться в весьма плачевном положении. Марта писала что-то невразумительное, кажется, о какой-то поездке. Степан, к сожалению, так и не постиг до конца все сложности французского языка, а тут еще и сама Марта была не особо грамотна, писала путанно и, видимо, в состоянии сильного возбуждения — об этом говорили чернильные кляксы и зачеркнутые слова.