Кузьма Абрамов - Степан Эрьзя

— А для какой надобности мне тащиться туда? — спросил Степан.

Посыльный, щупленький итальянец в монашеском одеянии, вежливо улыбнулся и сказал:

— В нашем городе закончено строительство собора. Синьоры из мэрии, вероятно, хотят вам что-то заказать.

— Что, у вас нет своих богомазов? Я не хочу писать иконы!

— Пусть синьор скульптор не беспокоится. Насколько я слышал, собираются заказать не живописную работу, — с той же вежливой улыбкой проговорил монашек.

Коли так, то он, Степан, согласен побывать в Специи и, если заказ его заинтересует, с удовольствием возьмется за него. Однако имелась весьма важная причина, по которой он в настоящее время не мог отлучиться из Каррары: он очень много задолжал хозяевам двух гостиниц, и его уход мог быть расценен как побег от кредиторов. Прежде чем собраться в дорогу, Степан решил обратиться к администрации рабочего кооператива с просьбой поручиться за него перед хозяевами гостиниц. Когда его просьба была удовлетворена, он с чистой совестью оставил Каррару и перебрался в Специю.

Заказ специйской мэрии его не только заинтересовал, но и увлек: ему поручили изваять для ниши над порталом собора фигуру Иоанна Крестителя. Мэр Специи, оказывается, видел его «Распятого Христа» на международной выставке 1911 года в Риме и запомнил имя скульптора.

В Специи Степану предоставили мастерскую и снабдили мрамором. Но за Иоанна он взялся не сразу. Прежде по совету мэра сделал несколько портретов для местной знати, чтобы в какой-то степени обеспечить себя средствами и вместе с тем задобрить влиятельных лиц города.

В один из дней, когда Степан уже занимался лепкой Иоанна, к нему в мастерскую зашел человек лет пятидесяти и поприветствовал его по-русски.

— Наверно, из России! — воскликнул Степан, обрадовавшись соотечественнику.

— К сожалению, — ответил гость.

— Почему к сожалению?

— Так кто же еще, кроме нас, русских, мыкается по свету?

— Ваша правда, — согласился Степан.— Иностранцы к нам в Россию едут или подработать денег, или посмотреть на наши курные избы. А русские в других странах находятся в большинстве своем в изгнании.

— Разрешите представиться: Александр Валентинович, Амфитеатров,— сказал посетитель, протягивая руку.

— Я, кажись, вас знаю, мне о вас рассказывал в Париже Бурцев. Эмигрант такой там живет.

— И газету издает, — добавил Амфитеатров.

— У вас особенная фамилия, хорошо запоминается.

— Спасибо за комплимент, Степан Дмитриевич. — Амфитеатров от души рассмеялся.

— А что, разве не правда?.. Но вы-то откуда меня знаете?

— Боже мой, Степан Дмитриевич, да кто же вас не знает?— произнес Амфитеатров, продолжая смеяться. — Вы думаете, итальянцы, эти баловни искусства, заказали бы вам для своего собора Иоанна Крестителя, ежели бы не знали, с кем имеют дело?

— Черт их знает, может и так, — сказал Степан, доставая трубку. — Да вы садитесь... Погодите, я смахну с этой лавки пыль и крошку. Видите, я один, убирать тут у меня некому.

— Я давно хотел с вами познакомиться, да все не удавалось, — заговорил Амфитеатров, усаживаясь на широкой лавке. — В Венеции года четыре тому назад видел вашего «Осужденного», а в позапрошлом году в Риме — «Распятого Христа». О них так много писали и говорили, что все мои слова будут излишними. Я думаю, вы и не нуждаетесь в чьих-либо похвалах.

— Что это к черту за похвала! Называют меня Роденом. Какой я им Роден?!

— Разумеется, вы — Эрьзя, — усмехнулся Амфитеатров, разглядывая Степана.

Странно было видеть этого мужиковатого с виду человека среднего роста, с короткой золотистой бородкой и большой трубкой в зубах в обширном сарае среди искрящихся кусков мрамора: так мало вязался весь его внешний облик, немного неряшливый и какой-то не собранный, с изящными творениями его рук, стоящими на полке — скульптурной группой «Поцелуй» и одухотворенной улыбающейся «Мартой».

Степан выкурил трубку, выбил из нее пепел и вернулся к работе.

— Не люблю делать для мраморных вещей оригиналы из глины, да вот пришлось. Видите ли, синьорам из мэрии захотелось посмотреть, как будет выглядеть мой Иоанн, — сказал он, улыбаясь своей мягкой улыбкой.

Уходя, Амфитеатров пригласил Степана посетить Леванто.

— Не люблю жить в большом городе, в маленьком тише и дешевле, — сказал он.

Степан снял запачканный глиной фартук и пошел проводить гостя. Вроде ни о чем особенном не говорили, посидели немного и разошлись, а как тепло стало у него на душе, точно побывал у себя на родине.

В ближайшее воскресенье Степан нанес Амфитеатрову ответный визит. Рано утром из Специи он отплыл в Леванто на маленьком пароходике и весь день провел в кругу семьи своего соотечественника. Амфитеатров познакомил Степана с гостившим у него сыном Горького — Максимом Пешковым. До обеда всей компанией были на пляже — купались, валялись на песке. Степан сравнительно долгое время жил в приморских городах Италии и Франции, но до этого ему ни разу не приходило в голову отдохнуть на пляже. И, когда он снял рубашку, чтобы по примеру других немного полежать под солнцем, жена Амфитеатрова, невысокая полная женщина в широкополой шляпе из белой соломки, посоветовала ему:

— Вам, Степан Дмитриевич, лучше посидеть под тентом, вы можете мигом сгореть.

— Ни черта мне не будет. У меня кожа дубленая, — ответил Степан.

Потом, когда они пришли обедать, спину все же пришлось смазать вазелином, а позднее на ней образовались волдыри, и несколько ночей Степан спал ничком. Это явилось впоследствии предметом постоянных шуток.

В это лето Степан бывал у Амфитеатрова часто. Небольшой домик, который он снимал в Леванто, никогда не пустовал. Александр Валентинович был замечательным острословом и занимательным собеседником, а его жена — приветливой и гостеприимной хозяйкой.

В один из приездов в Леванто Степан застал здесь Лопатина, с которым был знаком по Ницце. Правда, знакомство было мимолетное: они тогда даже не успели как следует разглядеть друга друга. Царская тюрьма и чужбина расшатали здоровье Германа Александровича, и в последние годы он все больше и больше отходил от активной борьбы, хотя связи с известными русскими эмигрантами не терял. Лопатин согласился позировать для скульптурного портрета и поехал к Степану в Специю. Был уже конец лета. Иоанна Степан почти закончил, оставалось только отшлифовать. Он стоял в мастерской, прислоненный к задней стене, с неестественно вытянутой шеей, и Лопатин его увидел сразу, как только они вошли.

— Это что у тебя? — спросил он.

— Святой для собора.

— Какой святой, говори точнее?

— Иоанн Креститель.

— Хорош. Немного смахивает на русского деревенского подпаска. А чего у него шея такая длинная?