Джеральд Гордон - Да сгинет день...

Утро было душное. Энтони сидел и раздумывал, что произойдет, почти не обращая внимания на учительницу, как вдруг услышал завывание южного ветра и, выглянув в окно, увидел на спортплощадке бешеные вихри пыли.

Стало совсем темно, зажгли свет, и за оглушительным воем бури голос учительницы был едва слышен; детям приказали сидеть спокойно и читать, пока не уляжется ветер. Но Энтони никак не мог сосредоточиться: раскрытая книга расплывалась перед глазами в неясное пятно, словно пыль за окном...

Школьные занятия подходили к концу; шторм утих. Энтони медленно направился к кабинету директора. У двери он остановился. Настроение у него было ужасное: просто жить не хотелось. Но наконец, набравшись решимости, он сжал зубы, постучался и вошел.

Несколько секунд мальчик пристально смотрел в слегка ввалившиеся, воспаленные глаза старого директора; затем тот поднялся из-за письменного стола и подошел к нему. Положив большую жилистую руку на каштановую шевелюру Энтони, мистер Томас вручил ему письмо к отцу и сказал:

— До свиданья, мой мальчик, да поможет тебе бог.

Бесконечная жестокая тишина заполнила комнату; ее нарушили только шаги Энтони; он поспешил уйти, даже, не оглянувшись, не попрощавшись с директором.

Дома мальчик уселся на веранде и стал ждать, когда мать вернется из магазина. Бесцельно смотрел он в пространство и даже не заметил, как на небе снова начали собираться тучи.

Вспышка молнии осветила огромные свинцовые облака, тяжело плывущие к зениту; причудливые дрожащие круги замерцали на горизонте, прогремел гром.

Энтони сидел, погруженный в раздумье.

Обильный дождь вымыл дорогу перед домом; канавы по обеим ее сторонам превратились в стремительные ручьи бурлящей грязной воды; крупные градины выстукивали быструю металлическую дробь по железным крышам и кучами нагромождались в саду.

Когда буря улеглась, от красно-бурой земли запахло свежестью. Энтони все сидел на веранде, прислушиваясь, как в водосточных трубах шумят последние капли дождя и сильный ветер качает верхушки перцовых деревьев.

Наконец раздались шаги и стукнула входная калитка.

— Хэлло, Энтони, — крикнула Мэри, поднимаясь по ступенькам. По голосу было слышно, что настроение у нее хорошее, как обычно бывает у стормхокских жителей, когда долгожданный дождь смывает, наконец, пыль и поит сухие поля и жаждущие влаги огороды.

— Тебя тоже застигла буря?

— Нет, мама, — с грустной торжественностью сказал Энтони, сунул ей в руку письмо и отвернулся.

Изумление застыло на лице Мэри. Она вопросительно посмотрела на сына, разорвала конверт и в сгущавшихся сумерках быстро пробежала глазами текст письма. Потом взялась рукой за горло, машинально прошла в свою комнату, и дверь за ней закрылась.

За ужином оба брата молчали. Энтони не мог вымолвить ни слова и не осмеливался взглянуть на Стива из страха обнаружить свои чувства к младшему брату. Как он его теперь ненавидит! Знает ли Стив, понимает ли он, что случилось? — думал Энтони. Угрюмый вид брата ни о чем ему не говорил, за столом Стив часто сидел вот так, не произнося ни слова на протяжении всей трапезы.

Энтони быстро проглотил ужин, встал из-за стола раньше Стива и прошел к себе в комнату. Когда отец вернулся с работы, Энтони еще не спал. Он сидел в постели и пытался разобрать, о чем говорят родители. Но дверь в столовую, где они находились, была закрыта, и до него не долетало ни слова.

Ему показалось, что прошло очень много времени. Наконец дверь открылась и родители отправились к себе в спальню.

Энтони подождал еще немного. Затем, взяв электрический фонарик, он бесшумно вышел из комнаты и босиком прокрался по коридору в столовую.

Тут он засветил фонарик и открыл ящик письменного стола. Среди бумаг письма не оказалось. Он оглядел комнату. Письма нигде не было видно. Энтони очень волновался, как бы не наделать шума. Он уже хотел было вернуться в свою комнату, но вспомнил о корзинке для бумаг и в ней нашел письмо, разорванное на кусочки. Энтони поспешно собрал их.

Он скользнул обратно в постель и под одеялом зажег фонарик, стараясь не разбудить Стива, кроватка которого стояла в другом углу комнаты.

Затем сложил обрывки письма. Слова будто дразнили его.

Дорогой мистер Грэхем!

Мне очень жаль, но я должен сообщить Вам, что по причинам, Вам, вероятно, известным, Ваши сыновья — Энтони и Стив — не могут больше оставаться в школе.

Неприятная обязанность написать Вам это письмо усугубляется для меня еще тем, что Энтони учился у нас много лет, в течение которых проявил себя прекрасным, прилежным учеником и отличался хорошим поведением. За то короткое время, что находился у нас в школе Стив, и он также сделал некоторые успехи.

Если Вы захотите получить исчерпывающее объяснение по поводу тех мер, которые мы вынуждены были принять, можете зайти в любой день между 11.10 и 11.40 часами утра.

Преданный вам Дж. Ф. Томас, директор.

Энтони несколько раз читал и перечитывал письмо. Затем потушил фонарь и натянул одеяло. Месяц взошел поздно; когда свет его упал в окно, на улице после дождя неистово запели сверчки. Энтони долго сидел и смотрел во мрак комнаты. Неужели это письмо, которое он прочел, эти кусочки собранной им бумаги, — неужели все это не сон?

Он смял клочки письма в кулаке. Нет, это не сон и не воображение. То, чего он боялся, пришло. Из-за Стива его тоже стали считать цветным, и потому их обоих выгнали из школы. Вилли ван дер Мерв и его друзья будут теперь смеяться и дразнить его. И все из-за Стива. Он ненавидел брата, а заодно и своих родителей, ненавидел их за то, что они послали Стива в школу.

Где теперь сможет он учиться?

От жалости к самому себе Энтони заплакал.

Мать воспитывала его в боязни и любви к богу. Но почему же бог допускает такие вещи? Если он дал матери одного белого ребенка, почему он не сделал так во второй раз? Почему бог заставил белых людей ненавидеть цветных?

И все же он мог бы благополучно учиться в школе, если бы родители не послали туда Стива...

Наконец пришел сон и морщинки от слез на детском лице Энтони разгладились, выражение его стало спокойным, мягким. Любая мать, посмотрев сейчас на этого красивого спящего мальчика, была бы счастлива назвать его своим.

Тем временем Мэри разговаривала в постели с Джорджем и плакала, плакала не переставая, пока не услышала его глубокое мерное дыхание. Он спал, но сама она всю ночь пролежала без сна.

Перед рассветом Джордж пошевелился и открыл глаза. Мэри снова заговорила с мужем, но теперь уже без слез, более решительно.

— Я все обдумала, — сказала она, — и решила, что самое правильное — это послать Стива к моим родителям в Порт-Элизабет. Они устроят его там в лучшую школу для цветных.