Джеральд Гордон - Да сгинет день...

Дорогая Рэн!

Должен с прискорбием сообщить тебе, что я перенес огромную потерю. Десять дней назад умерла моя мать. Не могу и выразить, что это для меня значит. Да если бы и попытался, ты все равно не сумела бы понять, несмотря на наши отношения. Одно могу сказать тебе, что вся моя жизнь теперь перевернулась. Наша любовь, твоя и моя, была прекрасна, но теперь ей настал конец.

Возможно, ты поймешь, чем вызвано это мое решение. Не знаю. Надеюсь все же, что сумеешь понять. Прощай, Рэн.

Она ответила:

Дорогой Энтони!

Мне казалось, что в такое время я могла бы больше для тебя значить. Не могу я этого понять и думаю, что никогда не смогу.

Я очень огорчена, что ты потерял мать. Пожалуйста, прими мое глубокое и искреннее соболезнование. Прощай.

Ее письмо причинило ему боль. Он спрятал его вместе с другими и хотел было их сжечь, но не мог заставить себя это сделать.

Затем он целиком погрузился в подготовку к экзаменам на аттестат зрелости, которые должен был держать в конце года. Он перестал увлекаться спортом и думал только о книгах.

Хотя Энтони аккуратно каждую неделю писал отцу письма, от него он получал самое большее одно письмо в месяц; все они были написаны небрежно, кратко и казались ему даже немного глупыми.

Четыре месяца спустя он приехал в Стормхок на зимние каникулы. Он ожидал увидеть отца в состоянии тяжелого запоя, но дела повернулись гораздо хуже, чем он предполагал. Энтони застал отца в постели, исхудавшего и небритого. Беспробудное пьянство сильно пошатнуло его и без того слабое здоровье. В доме царили грязь и беспорядок,

Однажды в морозное утро Энтони и Стив проснулись от громкого стука в парадную дверь. Это стучал мальчик-туземец, разносивший рано поутру молоко.

— Баас, баас! — возбужденно кричал он, выкатив белки и указывая вглубь маленького садика.

В предрассветных сумерках Энтони рассмотрел фигуру человека в пижаме, лежавшего возле калитки. Какая-то бездомная собака обнюхивала его со всех сторон. Энтони и Стив, как были, босиком, бросились к калитке и, дрожа от ледяного ветра, нагнулись над телом. Лицом вниз на земле лежал их отец. Охваченные ужасом, они повернули его на спину.

Тело уже окоченело, лицо сделалось синим.

В последовавшие за этим страшным ударом дни Энтони все больше и больше стало казаться, что события движутся по какому-то свыше предначертанному плану.

На похороны отца — гораздо более торжественные, чем похороны матери, и на этот раз на европейском кладбище — он шел с холодным спокойствием в сердце.

После смерти Джорджа мистер Шорт проявил себя по отношению к его сыновьям подлинным другом, каким и был всегда. Он с готовностью принял на себя обязанности душеприказчика, которые ему поручили, устроил продажу маленького дома Грэхемов, мебели и другого имущества и выгодно поместил несколько сот фунтов, унаследованных обоими братьями, в особо ценные бумаги.

К младшему брату Энтони проявлял теперь больше терпимости, чем за все прежние годы. Стив первый возвращался в школу. Утром Энтони проводил его на вокзал. Когда они пожимали друг другу руки, Энтони с грустью подумал о том, встретятся ли они когда-нибудь снова. Долго стоял он на перроне и махал Стиву рукой. Он был теперь единственным из Грэхемов, кто остался в Стормхоке.

В тот же вечер Энтони снова пошел на кладбище для цветных. Оно было закрыто. Он перелез через проволочную изгородь. На чистом зимнем небе светила луна, отбрасывая на могилу матери его собственную черную тень.

На следующее утро Энтони уезжал в Уиннертон. Высунувшись из окна вагона, он в последний раз посмотрел на городок, в котором родился, и, отвернувшись, с тоской на сердце проклял этот день.

— Поздравляем вас, Грэхем. Вы вышли с самыми лучшими показателями. Но почему вы хотите изменить фамилию в аттестате?

— Видите ли, сэр, у моего покойного отца есть в Англии три брата, род которых сможет продолжить фамилию Грэхем. Но со стороны матери нет никого, кто бы продолжил фамилию Грант.

— А, понимаю. Но для того чтобы изменить фамилию, существуют известные законные формальности.

— Я знаю, сэр, и уже принял необходимые меры.

— Хорошо, когда все уладится, зайдите ко мне. Что вы намерены делать — я имею в виду ваше будущее? Хотите изучить какую-нибудь профессию или...

— Я хочу стать адвокатом, сэр, или... журналистом. Еще не решил. Но, судя по последним событиям, сэр, молодежи моего возраста, видимо, скоро придется надеть военную форму.

— Да, проклятый Гитлер! Дела довольно печальны. Во всяком случае, желаю удачи, Грэхем, то есть Грант, и надеюсь вскоре получить от вас весточку...

Куранты на городской церкви пробили час. Он захлопывает книги, осторожно прижимает на несколько минут пальцы к воспаленным глазам и гасит свет. Когда он спускается вниз, лестница громко скрипит под ногами, и он боится, как бы не проснулась хозяйка. Бедная одинокая вдова, в последнее время она так тяжело болела, и такая терпеливая — никогда не торопит его с квартирной платой. Он должен ей уже за два месяца...

На пыльных улицах темно и не видно ни души. Из-за холмов с вельда дует ветер, завывая внизу в долине, где спит городок и местные жители видят простые, бесхитростные сны.

Он мягко, размеренно шагает по песку, и мысли его постепенно приходят в порядок. Впереди еще столько лет учения, прежде чем он станет адвокатом. Неужели он должен торчать годы и годы в этой проклятой дыре, чтобы пройти адвокатскую практику, работать в одной комнате вместе с машинисткой — этой прыщавой перезрелой девой, которая презирает всех мужчин за то, что жизнь ее проходит без них?

Что если поступить на военную службу — узнать новую жизнь, полную приключений, простых, дружеских чувств, а возможно, и смерть? Отстаивать ту великую цель, ради которой сейчас воюют... Но неужели и в новом мире, который возникнет после этой войны, все еще будут существовать расовые предрассудки?

Он вернулся в свою скучную комнатенку с облупившимися грязными стенами, железной крышей и скрипучим полом, разделся и повесил брюки на стул. В субботу надо будет пришить пуговицы...

Дорогой Энтони!

Твое письмо очень меня обрадовало. Я уже и не надеялся когда-нибудь получить от тебя весточку: ведь почти год, как я написал тебе, а ты мне ни разу не ответил.

Да, много в твоей жизни произошло всяких событий! Я не виню тебя, что ты переменил фамилию, если тебе так нравится. Теперь ты, значит, в армии! Интересно, откуда ты послал это письмо? На нем просто стоит: «Военнополевая почта, Дурбан». Должно быть, ты находишься где-то в дебрях Абиссинии? Надеюсь, ваши ребята сумеют задать итальянцам перцу! Я очень хотел бы тоже отправиться на фронт, но нужно ждать три-четыре года, пока подойдет мой возраст, а я не думаю, чтобы война шла так долго, хотя все говорят, что она, вероятно, продолжится лет десять-пятнадцать.