Джеральд Гордон - Да сгинет день...

Видишь, что ты наделала, мама. Видишь, что я сам сделал с собой. Видишь, что сделала с человеком людская бесчеловечность...

Почему я не родился таким же темным, как ты, Стив? Почему ты не родился таким же белым, как я?..

Я сражался за свободу, за братство всех людей. Помните, как рвались снаряды и выла шрапнель? В укрытье, живо в укрытье! Да, сэр, я видел сводку! Шести человек на грузовике как не бывало, сэр!

Где я?..

Рэн, ты там, внизу, среди этих огней. О, Рэн, что же мне делать?..

Энтони, по сравнению с братом, ты такой жалкий и ничтожный!..

Вот идет Грант. Он цветной. Хартли с удовольствием взял бы его в зятья — хотел бы взять...

Вы понимаете, Грант, что я не могу больше держать вас у себя. Мы не берем на работу цветных...

Послушай, Энтони, у нас найдется для тебя работа, брат. Но ведь ты, брат мой, живешь как белый, ты не общаешься с нашим народом...

Не была ли вызвана вспышка твоего отца тем, что в нем была... могла быть... примесь...

Нет, мой дорогой, ничего подобного у нас быть не может...

Нет, мой дорогой, ничего подобного у нас быть не может...

Нет, мой дорогой...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Над голыми зубцами далеких Готтентотских гор забреззкил серый свет — сначала еле заметный, он разгорался ярче и ярче, сливаясь с синевою неба, пока весь восток не заалел зарей. Скоро небо из розового стало золотым, и над горизонтом показался огненный круг солнца.

Он не раз наблюдал, как солнце всходило над грядою этих гор. Вот и сейчас он наблюдает восход, но его усталые глаза не видят ни розового неба, ни золотой зари, ни того, как окрасились бронзой островерхие пики вокруг. Для него земля и небо — одного цвета: свинцово-серого, который не пропускает в его душу лучей занимающегося дня.

Не обращая внимания на боль в ногах, он медленно поднимается и смотрит вниз, в пропасть, из которой бежит тень. Лоб его наконец разгладился: по сравнению с острыми кольями жизни скалы там внизу, в пропасти, кажутся ему мягче самой мягкой перины...

В авторском примечании к английскому изданию своего романа, вышедшему в Лондоне в 1952 году, Джеральд Гордон писал:

«Город Стормхок в действительности не существует: под этим названием выведен типичный африканский поселок в районах алмазных копей, расположенных вдоль побережий рек Оранжевой и Вааль.

Уиннертон также вымышлен. Названия всех других мест — подлинные.

Герои романа целиком выдуманы и не имеют прототипов среди живых людей».

Эта оговорка о вымышленности действующих лип романа не случайна для автора, живущего в суровых условиях Южно-Африканского Союза. Она стала почти обязательной для сколько-нибудь обличительной художественной литературы капиталистических стран, поскольку любой читатель, усмотревший в том или ином персонаже нежелательное сходство с собой, вправе привлечь писателя к ответственности за оскорбление личности, а правительство вправе обвинить его в преднамеренном искажении действительности.

Таким образом, эта оговорка отнюдь не свидетельствует о недостоверности происходящего в романе, а лишь подчеркивает законные опасения автора, как бы его соотечественники не обнаружили разительного сходства между повседневно наблюдаемыми ими трагедиями расовой дискриминации и той трагедией, которая положена в основу данного произведения, а буржуазная критика не усмотрела бы в нем крамольных разоблачительных тенденций.

Каковы же исторические и социальные корни той трагедии, которая развертывается перед читателем на страницах романа «Да сгинет день...» ?

До начала европейской колонизации Южной Африки в XVII веке ее коренное население состояло из двух различных по своей расовой и языковой принадлежности групп: народов банту и койсанских народов — бушменов и готтентотов. В 1652 году началась колонизация Южной Африки Голландской Ост-Индской компанией. Первыми переселенцами из Европы были главным образом голландцы и французы. Потомки их стали называться бурами (сейчас они называют себя африкандерами). В 1806 году Капская колония была захвачена Англией; вслед за этим в Южную Африку стали переселяться англичане.

В процессе бурской, а затем и английской колонизации бушмены и готтентоты были превращены в рабов или же бесчеловечно истреблены. По переписи 1936 года, в пределах Южно-Африканского Союза насчитывалось около 95 тысяч готтентотов и всего 6,5 тысячи бушменов.

Поскольку оставшиеся в живых готтентоты и бушмены не могли из-за своей малочисленности обработать крупные фермерские хозяйства европейских колонистов, те ввозили рабов извне — из Анголы, с острова Мадагаскар, из Малайи и Восточной Индии. С первых дней колонизации начался процесс физического смешения рас: европейские рабовладельцы принуждали к сожительству своих рабынь, малайцы женились на готтентотках, банту — на рабынях из Азии и т. д.

Смешанные браки между европейцами и не-европейцами в Капской колонии (ныне Капской провинции Южно-Африканского Союза) законом не запрещались, но фактически число их было весьма незначительно.

Больше всего в стране распространено было внебрачное сожительство африканского населения с европейским, обычно носившее принудительный характер. Южноафриканский писатель Питер Абрахамс в романе «Тропою грома» описывает деревушку Стиллевельд, в которой почти все местные

жительницы вынуждены были вступать в связь с африкандерским помещиком, на земле которого они жили, и с его друзьями, приезжавшими к нему в гости из города.

Таким образом в Южной Африке наряду с коренным африканским населением — чистокровными бушменами, готтентотами, банту — и европейскими переселенцами создалась смешанная в расовом отношении прослойка. Официальная статистика Южно-Африканского Союза называет этих мулатов «капскими цветными».

Общая численность «цветного» населения, в которую, кроме капских мулатов, включаются «нечистокровные» готтентоты, бушмены, малайцы и другие, составляет, по переписи 1951 года, свыше миллиона человек.

Выделение этих мулатов в особую группу — совершенно искусственное, не имеющее никаких лингвистических или культурвых оснований. Все они говорят на европейских языках: на языке африкандеров — африкаанс, английском и других. По своей культуре и образу жизни они ничем не отличаются от соответствующих социальных слоев европейской части населения. И всегда, когда это возможно, они причисляют себя к европейцам. Установлено, однако, что и значительная часть тех, кто считает себя чистокровными европейцами, на самом деле являются мулатами.

Большинство потомков первых европейских переселенцев — африкандеров — смешанного происхождения. Положение потомства от смешанных браков или от внебрачного сожительства европейцев с не-европейцами определялось до сих пор цветом кожи: ребенок с белой кожей становился европейцем, а с темной — «цветным». Южноафриканский адвокат Джордж Финдлей установил, что четверть или даже треть всего европейского населения Южно-Африканского Союза надо отнести к «цветным».