Стефания Аучи - Львы Сицилии. Сага о Флорио

— Да что с тобой сегодня? Почему ты так говоришь о своем сыне?

— Ничего. Зря я завела с тобой этот разговор. Ты тоже забыл обо всем. Для тебя важны только деньги и твое дело. — Она исчезает за занавеской.

Иньяцио стоит на балконе, вцепившись в перила.

Какая неблагодарность, думает он. Я-то при чем?

Ему хочется закричать. Джузеппина бросила ему обвинения, жестокие, несправедливые, не вспомнив о том, что он для нее сделал.

И тогда он спрашивает себя, нужно ли так убиваться на работе, не получая за это никакой благодарности? Сейчас он не думает о той заботе, которую Джузеппина всегда проявляла по отношению к нему, а она действительно всегда заботилась о нем.

Он думает о чем-то другом — о том, что тревожит его плоть и не дает спать по ночам вот уже много лет.

Хватит.

Он находит невестку в спальне. Она в ночной рубашке, простой, без излишеств, из ее приданого. Стоит перед зеркалом, вынимает шпильки из волос.

— Почему? — не может сдержаться Иньяцио. — Разве ты не знаешь, что ты значишь для меня? Почему ты всегда вспоминаешь прошлое?

Джузеппина опускает руки.

— Я тебе сказала. Это мой выбор. Для меня оставаться здесь — наказание.

— Не обвиняй меня в этом. Жизнь не стоит на месте, многие перебрались на Сицилию… даже Виктория и Пьетро Сполити живут в Мистретте. Думаешь, в Баньяре было бы лучше?

Она не отвечает. Знает, что Иньяцио прав. Но обида живет в ней так долго, что не может не выплеснуться наружу. Крепко засела где-то между ребрами. Джузеппина бросает шпильки на столик, берет щетку для волос.

— Уходи, пожалуйста! — Удар щеткой о туалетный столик и крик: — Уходи!

Она слышит удаляющиеся шаги.

Но ее обида — нет, не уходит и не становится меньше.

Слова вырываются сами собой, их не сдержать, потому что гнев копился годами, слишком долго копился внутри.

— Вы всегда берете то, что вам нужно! — кричит она. — Сначала твой брат, а теперь ты — вы взяли мою жизнь! Вы растоптали меня, а мой сын вырос мерзавцем!

Снова шаги.

Внезапно его руки обнимают ее сзади так крепко, что причиняют боль. Ночная рубашка распахивается, обнажая грудь.

Иньяцио прижимает Джузеппину к себе. Она дрожит.

Они смотрят на свое отражение в зеркало.

Джузеппина видит незнакомца и боится его. Не может быть, что схвативший ее человек — это кроткий, терпеливый Иньяцио.

— Если бы я был таким, я давно бы уже взял то, что мне нужно, — тихо произносит он. Шепчет в самое ухо, а его руки подтверждают слова.

Джузеппина боится. Она никогда не видела его таким. Она читает желание на его лице, и у нее подкашиваются ноги.

Но и ее лицо полыхает страстью, и от этого перехватывает дыхание.

Осталось сделать один шаг. Они оба это знают.

Она первая переходит границу. Обернувшись, прижимается к нему всем телом. Неважно, что наутро она пожалеет об этом. Неважно, что они оба пожалеют и долго не смогут смотреть друг другу в лицо. Неважно, что их руки знают дорогу, пройденную столько раз глазами и вожделением, но они будут отрицать это всю оставшуюся жизнь.

Они похоронят эту ночь в памяти, потому что слишком сильно будет раскаяние, осознание, что они предали того, кого больше нет. Они никогда не заговорят об этом, как будто и не было ничего.

Неизбывный стыд останется в их душах навечно.

Девятнадцать лет.

В тот солнечный день 3 апреля 1818 года Винченцо исполнилось девятнадцать лет. Почти все эти годы Иньяцио был ему отцом. Девятнадцать лет, как они с Джузеппиной пусть не в обычном смысле, но семья .

После закрытия магазина на прилавке появились ликеры и печенье — Иньяцио решил угостить работников. Дома их ждала Джузеппина, ради праздника она приготовила жаркое.

В октябре прошлого года, когда Винченцо вернулся, Иньяцио с Джузеппиной встречали его в порту. Мать обняла его тепло, крепко. Винченцо смущенно искал глазами дядю. Тот стоял в сторонке, кивнул ему. Подошел, они пожали друг другу руки.

Никаких нежностей.

Иньяцио сразу понял, что три месяца в Англии пошли Винченцо на пользу: вместо мальчика с пылким сердцем перед ним предстал молодой человек с гордой осанкой, четко очерченной линией губ, широкими плечами и решительным выражением лица.

Приехав домой, они расположились в гостиной. Носильщики тем временем заносили наверх багаж.

— Ты не представляешь, дядя, что я видел! Там всю работу делают машины, причем в два раза быстрее, чем люди.

Винченцо принялся рассказывать о паровых двигателях, прядильных машинах, локомотивах. Время от времени к ним заглядывала Джузеппина, гладила сына по голове, слушала его, сияя от гордости.

Иньяцио пристально разглядывал племянника.

— Вот почему англичане предлагают такие выгодные цены, — заключил он.

— Именно! И мы могли бы работать с ними, предложив им то, в чем они нуждаются. — Винченцо достал из кармана пиджака конверт, молча протянул его дяде.

— Названия и адреса фабрик, имена торговых агентов, — прокомментировал Иньяцио, пробегая глазами по листу. — Я доволен. Ингэм — хороший учитель.

Винченцо подпер рукой подбородок, легкая улыбка тронула его губы.

— В конце поездки мы остановились в Лондоне. Он встречался с торговыми агентами, землевладельцами, даже с некоторыми хозяевами фабрик. Они думали, что я при нем на побегушках, поэтому разговаривали с Ингэмом, не обращая на меня внимания. Слушая их, я понял, что им невыгодно иметь разных поставщиков.

Иньяцио заметил, что в глазах племянника вспыхнул огонек.

— Хорошо. А дальше?

— Мы можем быть посредниками на Сицилии. Взять, к примеру, танин: они используют его для обработки кож и фиксации цвета. У нас на Сицилии есть сумах, так? Из него делают танин. Закупим, измельчим, продадим на кожевенные заводы.

Он посмотрел на список имен, потом на племянника. Отросшая бородка делает парня взрослее, конечно. Но дело не только в этом: Винченцо стал другим — серьезным и даже строгим.

— Ингэм уже так работает, — пробормотал Иньяцио.

— Да. Но он англичанин. А мы местные, мы можем сделать цены ниже…

Джузеппина прервала разговор, позвала их к столу.

Винченцо жестом велел ей подождать, вытащил из дорожного саквояжа два свертка.

— Это тебе, дядя. А это для мамы.

Джузеппина радостно, как девочка, приняла подарок — отрез ткани с восточным орнаментом. Развернула его, поднесла к лицу.

— Шелк! — воскликнула она. — Но это очень дорого!

— Точнее, китайский шелк. Я могу себе это позволить. — Он гордо посмотрел на дядю и сказал ему, кивнув на второй сверток: — Открой свой.

Темное сукно для костюма и галстук. Иньяцио оценил качество ткани, ее мягкость.

— Это продукция одного из заводов Бена. Я расскажу тебе за столом.