Стефан Мокрев - Заря занимается

— А потом?

— На Новый год я ходил на Царевец. Стоял на снегу и смотрел на твое окно. Хотелось взглянуть на тебя, поздравить с праздником. Одиноко мне было без тебя. Кругом снег, холодно… потому что не было тебя, Марина. — Ее рука вздрогнула в его руке. — Сколько раз собирался зайти к тебе. Однажды даже совсем решился, да встретил Бонку и вернулся.

— Я ждала тебя, Ради. Прислушивалась к шагам на снегу, все думала: ты. Хлопнет дверь, и я встрепенусь. Мне казалось: ты вот-вот войдешь… — Марина закашлялась. Лицо ее покраснело. Ради положил руку на ее горячий лоб… Когда она уснула с той же милой улыбкой, с которой встретила его, он тихонько вышел из комнаты.

Всецело поглощенный мыслями о Марине, Ради пошел в Дервене. До кошар дорога была утрамбована. Дальше вели узкие тропинки со следами зайцев и белок, деревья гнулись под тяжестью снега. Неприветливым, серым выглядело Дервене. Время от времени слышалось карканье вороны и треск сухих сучьев. Ради сел на пень, прикрыл воротником уши, засунул руки в карманы. Вспомнил слова Марины: «За настоящей любовью невидимо следует смерть». Почему он вспомнил об этом? Что это, предчувствие? Дурное предзнаменование? От мысли, что он может ее потерять, сердце его сжалось. Он чувствовал свое бессилие, и от этого было еще тяжелее. Налетел порыв ветра, с веток посыпался снег. Ради встал, потоптался на месте, чтобы согреть ноги. Лес заволакивало туманом, над обледенелыми скалами меркнул свет уходящего дня. Этот слабый свет совершил чудо, перевернув его душу. Он вспомнил об июньском вечере и пошел к засыпанной сейчас снегом поляне, на которой тогда, в лунном сиянии, они сидели с Мариной. Воспоминание об этом незабываемом вечере разогнало мрачные мысли и согрело его.

Вдруг он услышал странный скрежет. Ради прислушался — звук шел со стороны заснеженной дороги, ведущей в город, и он пошел на него. В тумане он различил сгорбленную женщину, которая тащила вязанку сучьев. Видно, опыта в этом деле у нее не было, вязанка то и дело сползала в сугроб, и женщина останавливалась, чтобы вытащить ее опять на дорогу. Женщина покрепче намотала веревку на руку и снова пошла вперед, волоча за собой тяжелую ношу. Ради затопал ногами как можно сильнее, чтобы привлечь ее внимание. Женщина обернулась, бросила вязанку и скрылась в кустах. В первую минуту и Ради был готов спрятаться, чтобы не смущать эту гордую женщину, отправившуюся в туман за дровами ради своей больной дочери. Он бросился к вязанке, поправил сучья, завязал их покрепче, взвалил на плечо и зашагал к будке путевого обходчика. Через некоторое время он обернулся. За ним ползли только вечерние сумерки. Ради сбросил вязанку, пододвинул ее поближе к куче камней у поворота к дому деда Прокопия и сел передохнуть. Заслышав шаги, он свернул на нижнюю дорогу и пошел берегом скованной льдом реки.

Объявили досрочный набор призывников. Комиссия признала Богдана негодным к службе. Он расстроился, но не потому, что его не взяли, а из-за друзей. Одних одноклассников направляли в школу офицеров запаса, других, как Косьо Кисимова, посылали в инженерные части. В швейной мастерской Сандито, куда пришел Ради, было тесно. Сандито тоже призвали в армию, и у него собрались новобранцы и товарищи.

— Коли добрались до нас, ребята, значит у немцев дела совсем плохи, — шепелявил Косьо, зажав окурок в зубах.

— Не только у немцев, товарищи. Дело идет к тому, что чудовищный русский царизм скоро будет низвергнут. К России обращены взоры пролетариата капиталистических стран, — говорил Стефан Денчев, примостив на столе руку в гипсе.

Он вернулся несколько дней тому назад и, хотя был демобилизован, еще носил шинель. На улицу почти не выходил: боялся поскользнуться. Вместо долгожданной весны с неба сыпалась снежная крупа, над заледеневшими улицами клубился холодный туман.

Ради был в приподнятом настроении: Марина поправлялась, и он горел желанием работать и совершать подвиги.

— Товарищи, прежде чем вы разъедетесь, мы устроим собрание…

— Где? — перебил его Косьо. — Ключ от клуба-читальни у немцев.

— В нашем клубе.

— Какое собрание ты хочешь устроить, Ради? — посмотрел на него Михалца. — Наших товарищей нет. И эти уезжают.

— По поводу русской революции, — резко ответил Ради. — Вот товарищ Денчев выступит с докладом.

— Собрание по вопросу о русской революции? Очень хорошо. Только, — Денчев поднял изувеченную руку, — пусть на нем выступит товарищ Габровский, он русский воспитанник. А что касается публики, то я думаю, народ соберется. Придут хотя бы те, кто содрогается от страха, читая о революции. Придут граждане, ждущие конца войны.

— Вся гимназия придет на это собрание.

— Ты, Ради, очень увлекаешься. Распоряжение дирекции помнишь?

— О чем ты, Михаил? — спросил Денчев.

После новогодних каникул в гимназиях зачитывали строгий циркуляр. Министерство народного просвещения, ссылаясь на всеобщее мнение, что нынешняя молодежь ведет себя дурно, не следует патриотическому примеру предшественников, гайдуков и борцов за свободу, увлекается утопическими учениями, требовало строго соблюдать правила поведения в средних школах. Учащимся запрещалось создавать общества, брать книги из библиотеки без разрешения классного наставника. Правда, им усиленно рекомендовалось засаживать лесом голые холмы вокруг Тырнова, но и это — с ведома учительского совета…

— Не вступать в политические партии, не ходить на собрания, зато в церковь можно, — иронизировал Ради.

— Не гулять допоздна в Дервене…

Ради нахмурился. Кому это мешает? Помолчав минуту-другую, он недружелюбно посмотрел на Михаила и сердито сказал:

— Перебарщиваешь! Сказать, почему тебя не было на последнем вечере?

— Вы лучшие друзья, и вот-вот… поссоритесь, — Сандито уронил ножницы.

Стефан Денчев застегнул шинель, поднял воротник.

— Пошли, товарищ Бабукчиев! — Денчев остановился в дверях, обвел взглядом мастерскую и сказал: — Когда секретарь ставит перед вами партийную задачу, не рассуждать надо, а браться за дело.

Выслушав пришедших к нему товарищей, Габровский сначала было смешался. Он уже сидел в тюрьме за политические выступления. В комендатуре ему пригрозили военным судом, а каждый хорошо знал как действуют такие суды. Он хотел бы обсудить вопрос всесторонне, однако о публичном собрании не могло быть и речи. Ради ерзал на стуле, нервничал, кусал губы. Стефан Денчев сосредоточенно думал. События в России имели международное значение, их нельзя было обойти молчанием. И прежде всего необходимо было разъяснить их сущность молодежи — этого требовала революционная ситуация в самой Болгарии.

— Товарищ Габровский, — сказал, наконец, Денчев, — случай особый. Наши товарищи идут в армию. Ваши соображения справедливы и уместны, но только в отношении публичного собрания. Мы же устроим его в нашем клубе и только для молодежи. Без объявлений. Всем сообщим устно.