Стефан Мокрев - Заря занимается

— Ваша милость, может, вы меня не знаете. Я Зефира Семерджиева, вдова Панайота Семерджиева, борца за освобождение. Отпустите Ради. Грех так поступать с молодыми да неопытными… Стыдно…

— А им не стыдно? Вместо того, чтобы прилежно учиться, они революцию вздумали устраивать, — вскричал сердито начальник, вставая из-за стола.

— У-у-у! Какие страшные слова, — нараспев сказала бабушка Зефира и для вящей убедительности закрыла уши ладонями. — Зачем попусту-то говорить. Небось, вам, такому большому начальнику, ничего не стоит…

— Вот посидит немного в кутузке, а потом поглядим.

— Что же это получается, господин начальник. Мой муж гнил в тюрьме при турках, а нынче, когда турок прогнали, внук… Однако ж помните мои слова: придет день, и вам будет стыдно ему в глаза поглядеть. Да ведь они ж еще дети! А у детей всегда все по-своему. Не мешайте им, не хулите их…

— Стало быть, так? Им все позволено. И большевизм тоже, а?

— Господи, что это такое «большевизм»? Я впервые такое слово слышу, — прикинулась она наивной и утерла рот рукавом. — Вы, ваша милость, небось, сам отец? А ежели вашего сына или дочь затолкают в арестантскую? Не заболит у вас сердце? Народом надо править не арестами, не злом, а добром, человека наставляют на путь истинный добрым словом…

Начальник посидел несколько минут молча, затем взял в руки колокольчик.

— Вызови пристава первого участка, — приказал он показавшемуся в дверях полицейскому. — Госпожа Семерджиева, мне больше нечего вам сказать.

Бабушка Зефира направилась к двери, но прежде чем выйти, обернулась, поклонилась и сказала:

— Приятного вам вечера, господин начальник.

Ключ в замке щелкнул.

— Бабукчиев, выходи!

Ради взял шинель и протянул Янке руку.

— Не забывай меня, — ответила она обеими руками на его пожатие.

— Смотри, без глупостей, Янка!

— Эй, до каких пор я буду ждать! — нетерпеливо прикрикнул стражник на Ради.

Его привели в кабинет пристава. Ради почувствовал, что у него подгибаются ноги, и глубоко вздохнул, чтобы овладеть собой. Пристав читал какую-то бумагу и машинально подергивал погон. Ради переложил шинель из правой руки в левую, застегнул воротник куртки. Молчание начало уже его тяготить. Тут он услышал легкий стук и повернул голову. В углу стоял Михаил Пенков. Его покрасневшее лицо выдавало тревогу. Михаил подмигнул ему левым глазом. Ради понял, за что их арестовали. Янка была права: бунт против государства.

Пристав обошел вокруг стола и встал против Ради.

— Стало быть, это вы и есть! Пенков, подойди сюда! — махнул пристав рукой. Он переводил свой взгляд с одного на другого: в нем была суровая строгость и издевка. — Сопляки! Вот я велю свести вас в подвал, пусть вам там хорошенько всыплют… Разве отцы вас для этого кормят, чтоб вы революцию делали, а? — замахнулся пристав и изо всей силы влепил Ради, а затем Михаилу по здоровенной оплеухе. Удар отозвался страшной болью в ухе, но Ради не пошевельнулся. — Нам известно, кто у вас коноводит. Ничего, рано или поздно он за все заплатит. А тебя, господин секретаришка, — схватил он Ради за плечи и начал его трясти, — ежели еще раз увижу тебя в клубе — с балкона вниз сброшу. Либо ты поумнеешь, пока не поздно, либо не видать тебе свету божьего. Дохлый портняжка ускользнул от нас, ну да ничего, мы отыщем его и в казармах.

Пристав сел за стол. Перелистал лежавшие перед ним бумаги, взял в руки пресс-папье и с размаху шлепнул им по столу:

— Значит так: главари молодежной группы — Ради Николов Бабукчиев, Александр Маринков — Сандито, Михаил Пенков — Михалца, — читал он. — Верно? Ну, что вы на меня глаза вытаращили? Почему молчите?

Ради и Михаил переглянулись. Пристав встал.

— Я не позволю вам гимназистов баламутить, бродить по лесу с гимназистками и учить их социализму… Нет, не позволю! И подмастерьев оставьте в покое! И чтоб никаких там увеселений! Учите свои уроки, а обо всем остальном и думать позабудьте! Говорят, будто вы оба хорошо учитесь… Отечество на вас рассчитывает, а вы? Боль-ше-виз-мом занимаетесь! — Он свирепо вращал глазами. — Марш отсюда!

Ради и Михаил побежали по лестнице. Их принял в свои объятия теплый вечер. Ребята решили было отправиться на Царевец, но потом раздумали: в эту пору там много народу, а им не хотелось встречаться со знакомыми. Они пошли к реке. Возле мельницы Ради расстелил шинель и лег на спину. Лежал молча — не верил, что он на свободе и что свободно, всей грудью, дышит воздухом Тырново. Он ощущал еще запах арестантской, слышал гневные выкрики Янки и топот подкованных сапог полицейских в коридоре.

— Вроде бы отделались, а, Ради? — сказал Михалца, растянувшийся рядом с ним на траве.

— Ты отделался одной оплеухой, а я сидел в камере вместе с проститутками…

Михаил рассказал ему: когда за ним пришли, он был в лавке. Они туда, а отец послал его на склад за табаком и сигаретами. Стражник, однако, дождался его возвращения… Об аресте Ради он узнал лишь из разговора пристава с урядником. Сандито убежал в казарму.

Бонка сидела на пороге с двумя цыплятами в подоле. Рядом тревожно кудахтала наседка — одна нога ее была привязана к виноградной лозе, что карабкалась по стене дома, затеняя окно Марининой комнаты.

— Добрый день, — поздоровался Ради.

Бонка натянула юбку на колени. Отодвинулась, но не встала.

— Столько хлопот с этими цыплятами. В саду кошки их подкарауливают. Из одиннадцати осталось всего шесть… Марина наверху, — подняла она на него глаза и улыбнулась.

Ради не заметил, что Бонка, выпустив цыплят и оправив новую юбку, окидывает его настороженным взглядом. Она опять была одна и опять чувствовала себя неприкаянной. Поглядела на полноводную реку, потрогала рукой висевшую на гвозде ягнячью шкурку и встала у лестницы сама не своя. Тело обдало жаром — если бы наверху не было дочки падчерицы, она позвала бы Ради к себе. Бонка одним махом взлетела по лестнице, рывком распахнула дверь в свою комнату и бросилась на кровать. Лежала до тех пор, пока не услышала шагов Марины и Ради. Высунулась из окна и проследила за ними взглядом до самого поворота в Дервене. Охватившее ее внезапно чувство прошло, но в душе зародилось желание, которое ей не удалось подавить.

Приглушенный голос одинокой кукушки разносился по ущелью.

— Люди говорят: с кем услышишь кукование первой кукушки, с тем целый год не расстанешься.

— Хорошо бы! — взглянула на него Марина.

Ответ Марины озадачил Ради. Что могло означать это «хорошо бы»?.. Он шагал рядом и исподтишка наблюдал за ней. У себя дома она встретила его радостно, по дороге в Дервене расспрашивала о близких, о собрании в клубе, о мобилизованных товарищах… И вдруг — эта перемена, причину которой он не мог себе объяснить. Они давно не бывали в своих любимых уголках, выбирая ближние, более сухие и солнечные полянки: Марине надо было беречься после болезни.