Стефан Мокрев - Заря занимается

Ради почистил одежду, привел в порядок комнату и спустился вниз. Увидев, что со стола все убрано и поняв, что хозяйка ушла, взял ведро воды и выскоблил добела деревянный пол. Распахнул настежь дверь, чтобы он скорее просох.

В это время залаяли собаки во дворе бабушки Катины. Ради скатился вниз по лестнице и юркнул в сарай с ямой для гашения извести, где было спрятано зерно. «Идут, — решил он. — Сейчас начнут обыскивать». Он прислушался, что происходит у соседей. Шум, доносившиеся оттуда голоса становились все более громкими. Ему показалось, что кто-то назвал его имя. Вроде бы женский голос. Но он не посмел выйти из своего укрытия. Наконец, раздался стук калитки, и все стихло. Ради снова поднялся к себе. Надел куртку. Обулся. Взял книгу Бакунина «Государство и анархия», которую ему прислали из города товарищи, и пошел к бабушке Катине. Митевица купала малыша в корыте.

— Я пойду к Стайко, — сказал он ей.

— А я решила, что тебя нет дома, — ответила она. — Хубка недавно заходила. Спрашивала про тебя.

Краска залила лицо Ради. Он надвинул по самые брови соломенную шляпу, чтобы скрыть от зорких глаз Митевицы следы замешательства. Она хотела ему еще что-то сказать, но Ради резко повернулся и отправился на виноградник. Выйдя в поле, он разулся, связал ботинки за шнурки и перекинул их через плечо. Его мучил стыд. Он шел, спотыкаясь, часто останавливался и бормотал себе что-то под нос, словно старик, упрекая себя за проявленное малодушие. Может быть, Хубка принесла важную новость или хотела поделиться с ним своей тревогой? Девушка впервые приняла участие в конспиративной акции. А Владо? Что, если его арестовали? Сам-то он уничтожил все улики у себя в комнате — это хорошо. Ну, а правильно ли он поступил с лозунгами и плакатом? И, как бы в оправдание, Ради вспомнил о циркуляре окружного комитета партии. Это был циркуляр номер один, Бранков зачитал его руководителям молодежной группы перед отъездом Ради в село. В циркуляре указывалось на необходимость согласовывать с партийным руководством все акции, докладывать о том, как молодежная организация или отдельный ее член выполняют то или иное указание.

А он? Как он выполнил указание Габровского: «Не увлекаться!». Вот, Герою уже известно, что ночная акция — дело его рук, знают об этом, вероятно, и другие. Что он скажет товарищам из Тырново, если произойдет провал? Правда, в циркуляре оговаривалось: «Не считать данное указание стремлением окружного комитета подавлять любую инициативу, сковывать активность формальностями. Подобное восприятие указаний было бы весьма вредным для интересов общего дела… Для окружного комитета важнее всего активизация деятельности на местах, работа и еще раз работа по укреплению всех сил нашего движения…» Интересно, способствует ли его деятельность развитию социалистического движения? Пытаясь дать ответ на этот вопрос, Ради собирался присесть на межевой камень, но тут его окликнули:

— Победа! Победа, товарищ Бабукчиев! — кричал на бегу запыхавшийся Владо.

Ради посмотрел на него с удивлением. О какой победе он говорил? О победе на фронте или…

— Все село о нас говорит, Хубка прыгает от радости… — запнулся Владо, заметив настороженность товарища.

— Стало быть, с Хубкой ничего не случилось… И у тебя все в порядке?

— Герой рассказывает всем разные небылицы. Что будто бы он стоял в карауле. Услышал чьи-то шаги и вышел. Но во мраке разглядел только, как двое поскакали на лошадях в лес. Одни ему верят, другие посмеиваются.

— А реквизиционные команды прибыли?

Лютов сказал, что возвращавшиеся с поля косари видели у телеграфных столбов немецкую команду. Солдаты сорвали лозунги и поворотили вместе с телегами в город. Он попросил не откладывать сегодняшнюю репетицию, так как на другой день собирался в Тырново.

— Когда, говоришь, собираешься?

— Завтра пополудни. Если что надо передать, говори…

— Я дам тебе письма. Эх, жалко, нет под рукой бумаги — придется идти в село. А мне хотелось несколько дней провести на винограднике.

— Оставайся, товарищ Бабукчиев. Я принесу тебе и бумагу, и конверты.

Сидя на конопляном мешке, Милана лущила фасоль в тени навеса. Выцветший платок закрывал лоб до самых глаз, которые внимательно следили за движениями узловатых худых рук. Голова покачивалась от усталости и от черных мыслей, которые наваливались на нее, как только она оставалась одна. Вся ее жизнь прошла в заботах. Какой беды ей ждать еще? Она лишилась дочери, муж умер от холеры (он был кузнец, до сих пор за домом стояли горн и точильное колесо). На целом свете остался у нее один Спас, да и тот инвалид. Раз в неделю, по субботам, он возвращался домой с фабрики. В селе работы для него не было. Землицы у них, как говорится, щепотка. А тут еще эти войны. Бейся, не бейся — хорошей жизни не видать. Говорили, что германцы покончат с этой войной за несколько месяцев, ну, в крайнем случае, за год, да что-то не похоже. Молодежь права, что не любит их. Как же, подавай им хлеб, молоко… а теперь вот и фасоль. А сколько ее, этой фасоли? Одной меры и той не наберется. Да еще половину надобно отдать. Что они будут зимой есть? Хорошо придумал Ради, что вывесил лозунги. Правильно, не хотят они видеть этих германцев в своем селе… Саранча! Где побывают — даже трава не растет. Что это за матери, которые вскормили таких шакалов!

Привалившись к стволу акации, Герой сосал сигарету. Он не осмеливался войти во двор тетки Миланы, которую почитал и уважал. Слова, которые она сказала ему утром, все еще жгли его, точно раскаленные угли. Он не мог найти себе места. Входил и выходил из кметства, рассказывал встречным мужикам и бабам, прочитавшим плакат возле общины и лозунги на телеграфных столбах, что взбредет в голову, лишь бы отвести след от села, смыть с себя пятно предательства, в котором его упрекнула эта женщина, сидящая на мешке.

— Тетка Милана, можно войти? — наконец осмелился он обратиться к ней.

Милана подняла голову и снова молча принялась за работу.

— Станешь со мной разговаривать, если я войду?

Не дождавшись ответа, Герой прошел за калитку и присел перед теткой Миланом на корточки. Принялся помогать.

— Ну, скажи хоть словечко. Не подлец я, тетка Милана, нет, ты не думай, — вздохнул он и сел прямо на пыльную землю.

Милана поправила платок. Глянула на этого когда-то сильного мужчину, покалеченного на войне и в тюрьме. Вспомнила, что и ей угрожает тюрьма.

— Ну как? Все уладил?

— Взял вину на себя. Однако кмет хочет составить протокол на всякий случай.

— Ты, что ли, его будешь составлять? А впрочем, кому ж еще? Небось, во всем кметстве кроме тебя грамотных нету… И зачем ты только в эти дела впутался?

— За мир радею. Сама знаешь, ломаного гроша за свою работу не получаю.