Барбара Кингсолвер - Библия ядоносного дерева

Как белая женщина, я представляю собой в Киншасе массу возможностей, но даже и к черной женщине с такими же, как у меня, кошельком и кожаными туфлями могут подойти на улице. Я к этому никогда не привыкну. На прошлой неделе ко мне приблизился молодой человек и попросил три тысячи заиров; у меня в который уж раз отвисла челюсть.

— Монделе, он не просил у тебя три тысячи заиров просто так, — тихо произнесла Элизабет, когда мы двинулись дальше. — Он открывал для тебя дверь к обмену, — объяснила она. — У него было что тебе предложить, может, какая-то внутренняя информация насчет черного рынка или имя телефонного оператора с неавторизованным (и следовательно, дешевым) доступом к международной связи.

Элизабет растолковывала мне это уже десятки раз, но я все равно теряюсь, сталкиваясь с подобным. Любой, кому что-нибудь требуется — операция по удалению почечных камней или почтовая марка, — вынужден отчаянно торговаться, чтобы получить это в Киншасе. Конголезцы к этому привыкли и выработали тысячу всяких способов сократить путь. Они оценивают перспективы, изучая одежду и настроение партнера, так что процесс идет вовсю, прежде чем кто-либо из двоих успеет открыть рот. Если вы глухи к этому предварительному, бессловесному разговору, первая же фраза окажется шоком: «Мадам, я прошу три тысячи заиров». Я слышала, как иностранцы жаловались, будто конголезцы жадные, наивные и вообще никудышные люди. Иностранцы ничего не понимают. Конголезцы — либо мастера выживания, обладающие невероятной проницательностью, либо покойники уже в раннем возрасте. Таков у них выбор.

Какие-то намеки на это я заметила у Анатоля давно, когда он объяснял мне, почему переводит проповеди отца. Это было не проповедью Евангелия, а разоблачением. Приглашением за стол переговоров предполагаемых будущих прихожан. Я умножила свою оценку ума Анатоля на десять, теперь, оглядываясь назад, вынуждена применить тот же счет ко всем, кого мы тут узнали. Дети, допекавшие нас каждый день, прося денег и еды, не были попрошайками, они привыкли к распределению излишков и не понимали, почему мы не делимся своими. Вождь, который предложил взять в жены мою сестру, разумеется, не жаждал, чтобы отец отдал ему свою вечно ноющую «муравьиху»! Догадываюсь, папа Нду деликатно намекал, что мы стали обузой для деревни во времена голода, что в здешних местах люди справляются с подобными обузами, перераспределяя семьи, и если такая идея нам представляется невозможной, то не лучше ли нам куда-нибудь переехать. Папе Нду, конечно, было свойственно начальственное высокомерие — вспомнить хотя бы тот случай, когда он устроил выборы в церкви, желая унизить отца, — но, как я теперь понимаю, в вопросах, касающихся жизни и смерти, он был почти великодушен.

Печально видеть, что лучшие способности и дипломатичность заирцев вынужденно тратятся лишь на поиски способов выживания, притом что несметные сокровища алмазов и кобальта ежедневно уплывают у нас из-под ног. «Это не бедная страна, — не устаю втолковывать я своим сыновьям так, что они, наверное, слышат это даже во сне, — а страна бедных».

Вечером выясняется, что никакой зарплаты, не говоря уж о прибавке, нет. Однако Анатоль возвращается с работы в приподнятом настроении из-за всеобщей забастовки, о которой тихо рассказывает за ужином, тщательно, как всегда, пользуясь эвфемизмами и вымышленными именами — опасаясь поставить под угрозу мальчиков. Хотя наверняка даже Перл-Харбор ускользнул бы сегодня от их внимания, так сосредоточены они были на поглощении маниока. Чтобы «растянуть» еду, я отщипываю левой рукой маленькие щепотки со своей тарелки, качая на правой Мартина. И с каждым проглоченным им кусочком чувствую себя более голодной.

— В один из ближайших дней я собираюсь взять лук и прокрасться сквозь прутья забора резиденции, — объявила я.

Резиденция Мобуту в Киншасе была окружена парком, в котором разгуливало несколько зебр и один жалкий слон.

Паскалю идея понравилась.

— Мама! Abattons l’éléphant! [123] Давай завалим слона ( фр .).

Патрис заметил, что стрела не пробьет слоновью кожу. Паскаля это не обескуражило.

— А ты видел мамину стрелу? Она пробьет ее насквозь — паф! Куфва!

Элизабет задумчиво спросила:

— Монделе, а как ты собираешься готовить слона?

Маниок, маниок, маниок, лишь его мы и едим. Подкрашен ли он помидорной шкуркой или зеленым листом кресс-салата, он все равно остается маниоком. Рис и соя, если удается раздобыть их, помогают поддерживать баланс аминокислот и отсрочивают момент, когда наши мышцы начнут пожирать сами себя в процессе, красиво названном квашиоркором [124] Вид тяжелой дистрофии на фоне недостатка белков в пищевом рационе. . Помню, когда мы только приехали в Килангу, я думала, что тамошние дети слишком много едят, потому что у всех у них были огромные животы. Теперь знаю, что мышцы живота были у них слишком слабыми, чтобы удерживать на месте печень и кишки. Я замечаю признаки такой слабости у Патриса. Любые съестные продукты, доходящие до Киншасы, проделывают долгий путь из глубинки по чудовищным дорогам в полуразваливающихся грузовиках, поэтому сто́ят слишком дорого, даже если удается найти их. Порой Анатоль напоминает мне о нашем давнем разговоре, когда я пыталась объяснить ему, как у меня дома выращивают еду на обширных полях вдали от людей, для которых она предназначена. Теперь я понимаю его недоумение. Это плохая идея, по крайней мере, для Африки. Наш город — это представление иностранцев об эффективности, перенесенное на местную почву. Никто из живущих в нем не может думать иначе. Это огромное скопление голода, инфекционных заболеваний и отчаяния, маскирующееся под большие возможности.

Мы даже не можем выращивать что-либо для самих себя. Я попыталась, прямо за задней дверью нашего дома, под бельевой веревкой. Паскаль и Патрис помогли мне расчистить небольшой клочок земли, но на нем выросло несколько тусклых пыльных пучков шпината и хилых бобовых плетей, которые в одну ночь обглодала соседская коза. Дети этих соседей, как и коза, выглядели такими истощенными, что я даже не жалела об этой потере.

У нас, по крайней мере, была жизненная альтернатива. В глубине души я всегда надеялась еще раз попробовать обосноваться в Атланте. И даже пока остаемся здесь ради просветительской и организаторской деятельности Анатоля, которая не приносит практически никакого заработка, мы имеем преимущества перед соседями. Например, я свозила детей в Америку, где им сделали прививки, что в Заире невозможно. Мои дети все родились живыми, и ни один не умер впоследствии от оспы или туберкулеза. Нам повезло больше, чем многим людям. Что тяжелее всего выносить, так это вид из окна. Город предстает мрачным нагромождением домов цвета пыли, и я тоскую по нашей жизни в глубинке. В Бикоки и Киланге, по крайней мере, всегда можно было что-нибудь сорвать с дерева. Там не было дня, чтобы я не видела цветов. Эпидемии опустошали деревни, однако заканчивались вскоре после того, как начинались.