Сергей Самсонов - Высокая кровь

— Спасибо за честь, господа старики, — сказал он, обводя глазами стену напряженно внимающих лиц. — По нынешнему времени оно и вправду должны мы, казаки, подумывать, как бы нам охранить свою волю, тоже как и имущество. Хучь сотню в боевом порядке, а держать. Да только зачем же вам командир — подхорунжий, когда вот он, полковник? Или вы, господин Денисов, ишо куда-нибудь от нас намерены податься? Остались бы с нами, и были бы мы у вас, как волки у хорошего вожака. А прознав, что вы тут, и в других хуторах казаки подопрут нас. Наладим связь промеж собой — и будет уж не шайка, а старого порядка полк.

— Ну что ж, предложение дельное, — согласился Денисов. — Но все-таки рекомендую вам подумать. Никуда я от вас не бегу. Но все-таки я человек для вас новый, не то чтобы чужой…

«Дворянчик ты все-таки, — усмехнулся Матвей про себя. — Из простых казаков зараз нужен вожак, из самой гущины, а то много за вами, холеными, казаков потянулось».

— Станичники вам безусловно доверяют, — докончил Денисов.

— А я, может, сам себе ишо не доверяю, — улыбнулся глазами Матвей и, возвышая голос, крикнул на весь круг: — Большевиков мы тех ишо и близко не видали — какие они и с чем к нам идут, — а все уже как бешеные сделались, кобелями готовы кидаться на них.

— А то своих таковских мало! — крикнул Фрол Полупанов, коренастый ядреный старик из зажиточных. — Мужичье-то под боком рази же не бунтуется? Казацким званием в лицо смеются — дожили! Труды наши честные поганым словом обзывают! А хучь как назови — мы на своей земле и есть хозяева́! Господа казаки, а они — нашей милостью! Наши труды округ, наших прадедов потом и кровью, а теперича все отдавай?! Да к жидам-комиссарам в работники?! К баглаям, дармоедам?! Ничего как есть нашего нет, а все ихнее?! Ишь ты как — «поглядеть ишо надо»! А иди погляди, как Клычковы с Давыдковыми твою землю межуют. А придут мужики из Расеи — так и вовсе не сгонишь их с наших земель, задавят нашу силу, как сорная трава. Аккуратно я гутарю, казаки?

— Верна-а-а!

«Хорошо тебе, старику, кадило раздувать, — подумал Халзанов со злобой. — Сам-то, кубыть, на печке отсидишься, а нам воюй, своих же убивай. Братов не братов, а все ж таки русского корня».

— Вы, может быть, не верите моим словам касательно бесчинств, творимых красными? — сказал ему Денисов. — Ну так послушайте, Халзанов, коль жили весь последний год, как завязав себе глаза. Война, которая уж начата, идет не на живот, а на смерть. Со всею возможною и даже невозможною жестокостью. Не мы это начали. Они — на фронтах. Вы что ж, не видели, как дикая толпа, вчерашние солдаты расстреливали и сажали офицеров на штыки? Так почему ж вы сомневаетесь, что эти люди, а вернее нелюди, способны на новые зверства — тем более по отношению к казакам, которых они ненавидят еще с пятого года? Большевистские вожди прямо говорят: их цель — установить в России диктатуру рабочего класса. Понимаете вы? Ра-бо-че-го. Вы что же, рабочий? Ну, стало быть, вам, казаку, — иль покориться, иль погибнуть. А впрочем, есть и третье — вступить в вооруженную борьбу и победить.

— Да я не отказываюсь, — ответил Матвей. — Да только и абстрактных рассуждений, господин полковник, простите, не понимаю — мне б своими глазами увидеть и руками пощупать. В словах ваших — как не признать? — много правды. Видал я те паскудства, какие учиняли над нашим братом-офицером. Так то ить измучился народ на войне — всю старую злобу прикинул. А зараз так-таки сомнение меня берет — за кровь. Чтоб нынче же людей на смерть вести да на таких же казаков-фронтовиков, которые к нам из-за Дона идут, — покудова душа не налегает. Так что дозвольте мне покуда в табуне походить. Отряд соберем, а то, кубыть, и вправду однажды поутру проснемся без порток. И без чести, ага — с голым задом какая уж честь? Не выйдет с большаками миром порешить — тогда уж ударим всей силой.

Командиром избрали Денисова. После этого начали записывать охотников в отряд. Набралось под две сотни — главным образом стариков и раскрасневшихся от возбуждения кужат.

Фронтовики вооружаться не горели, все больше отшучивались, огрызались:

— Ишь ты, развоевался. У тебя чего есть — снялся да и пошел, а у меня вон баба и детишков двое.

Матвей поискал взглядом брата, но тот уже канул в толпе казаков. Должно быть, ушел на свой баз. Щемяще чувствуя потребность в решающем все разговоре, Матвей пробился сквозь казачью сутолочь и пошел вниз по улице к дому.

Глянул через Миронов плетень: Гаврилка, братов сын, четырнадцатилетний чернявый паренек с красивым, как у девушки, лицом, подтягивал подпруги на беспокойном Хулигане, гнедом дончаке-шестилетке. У сарая стояли запряженные сани — в оглоблях фырчал и мотал головой незнакомый маштак.

— Куда ж отец собрался? — спросил Матвей, войдя в воротца.

— Поди спроси, — огрызнулся Гаврилка. — Уж наверное, не за дровами. Явился вон к нам — кто такой, неизвестно. Чужой, не казак.

Матвей шагнул к крыльцу и, ткнувшись в сени, столкнулся с Мироновой Стешей.

— Матвейка, родненький, скажи ему! — вцепилась, не пуская в горницу и шмыгая носом. — Ить всем поперек, станичникам, сходу. Уйдет — и будет как бездомная собака.

— Ну что ты, что?.. — ответил он пусто, испытывая отвращение к себе и думая о Дарье, которая, быть может, уже завтра вцепится в него с такой же неутешностью: «Не ходи! Ни за кем не ходи!»

Мирон, в защитной гимнастерке без регалий, сидел за столом и заряжал воняющий ружейным маслом офицерский наган. Серошинельная фигура сидящего спиной к Матвею человека показалась знакомой — гость обернулся на шаги и оказался бывшим прапорщиком Леонидом Зарубиным, товарищем их с Ромкою по плену.

— Едрена-Матрена! — опешил Матвей. — Кого уж повстречать не чаял, так это тебя, пророк революции. Чудные дела: с одного конца царский полковник пожаловал, а с другого — такой-то дружок, за Советы свои агитировать.

— Ну здравствуй, друг, да не товарищ. — Зарубин будто все бежал из плена: интеллигентное лицо подведено усталостью, увеличенные худобой и тенями глаза смотрели сторожко и цепко, в прозрачно-серой их глуби, подтепленной лучистыми морщинками, что-то оледенело и, казалось, не дрогнет уже и не сдвинется. — Тебя-то, я слышал, бессмысленно в чем-либо убеждать. Выбрал уж, с кем тебе по пути.

— Ну коли вы, большевики, так напираете, то и выбрал, ага. Я, видишь ли, равняться по вашему аршину не желаю.

— Ну, хорошо хоть не кричишь о долге и о чести. О богоустановленном порядке и прочих высоких материях.

— Давай и о порядке. Как же без него? — озлился Матвей. — На чем человеку держаться? Без твердого понятия, что можно, что нельзя? А вы народу говорите: все и можно. Чужое брать — помещичье, казачье, всякое, чего не твое и твоим по закону не будет. А ежели хозяин не будет отдавать, так и режь его, изничтожай, потому как он, сытый, перед тобой, голодным, виноват. А чем же это, не пойму? Что лучше вас работал, хрип свой гнул дюжей? А кто воинским хистом не вышел, тому и мое офицерство в обиду. А ты воюй, как я, — не можешь? А погоны сорвать с меня хочешь. Ну сорвал — дальше что? Я как был сам собой, так и буду — и с погонами, и без погон: доведется нам цокнуться — так ить враз душу выну, вот и будет тебе справедливость как есть, без чинов и без всяких сословий. Так что, милый, молись не о том, чтоб меня опустить до своей нищеты, а чтоб в бою со мной не встретиться.