Алексей Кожевников - На Великой лётной тропе

— За одворицу берут, домишки наши на ихней ладошке стоят!

— Лес не тронь!

— Рыбки не полови!

— По земле ходим, скоро и за это денежку будут брать!

— Сжечь завод!

— А кто его строил? Мы ведь, мы. Деды и отцы наши, кровь наша!

— Неча зря шуметь, дело надо делать.

— Пойдем в контору всем поселком!

— Слезы лить? Пусть их малые дети льют, у них еще много, а у нас все высохли.

Рабочие пошумели-пошумели и, ничего не решив, разошлись по домам. Почтарь задержался у Прохора.

— А судья-то не болен, — сказал он. — Я видел его. Не хочет он больше сказывать, трусит, что дойдет слух до управляющего.

— Сам судья трусит? — подивился Прохор.

— И струсишь, — сказал почтарь многозначительно.

Уральская весна приходит сразу, с лихим, задорным молодечеством. Только вчера над горами летала метель, за тучами пряталось солнце, а сегодня оно безраздельно властвует на чистом и синем небе. С гор хлещут пенистые ручьи, пруды пухнут водой, реки ломают лед и несут его к плотинам, где он гулко дробится о столбы-ледоколы. Из Башкирии летит теплый ветер и быстро пожирает снега, которыми наградила землю метельная зима.

Еще один день — и откроются людскому взору оголенные вершины гор, а над ними потянутся неустанные переселенцы земли — птицы.

Бутарский завод распахивает свои темные, сплошные железные ворота, и валит из них широким потоком народ, валит не к домам, а к реке, к пруду, на плотину, где в открытые вешняки бурно мчится мутная, отягченная глиной и песком полая вода.

— Дружная весна, — поговаривают в толпе.

Мальчишки, эти завсегдатаи и участники всех сборищ и шумных событий, скатывают в воду береговые камни и любуются, как вода выплескивается фонтанами.

— Эй, эй, беги сюда! — кричат они и бегут к обрывистому берегу, где волны стараются вырвать сосну, укрепившуюся на краю его.

У сосны уж обнажены многие корни, ее вершина вздрагивает и склоняется, потом сосна начинает вздрагивать вся. Неугомонные волны глубже врываются в берег, вымывают песок, ломают корни, им начинают помогать мальчишки.

Сосна сильней никнет и наконец падает в реку, а мальчишки радостно орут:

— Пошла, поехала! О-о!

Еще несколько усилий реки — и сосна быстро плывет к плотине, где и застревает у ледоколов.

Девья казарма вся на берегу. Толпа увеличивается, приходят Прохор и Настя. Начальство стоит поодаль. Там и судья. Ирина украдкой взглядывает на него. Судья очень сед и сгорблен, на Изумрудном озере он был куда бодрее. Настя находит Ирину, и они медленно сквозь толпу рабочих пробираются к Прохору. В толпе порхает громкий, веселый говор о дружной весне и подголоском к нему сдержанный полушепот о самом главном и тревожном — о земле.

— Как сойдет снег, так и начнется — заставят брать билеты на выгоны, покосы и водопои.

— Недавно уехал доверенный от завода вербовать по деревням рабочих.

— Зачем их? Думают расширять производство?

— Лес валить. Хотят сделать большую порубку. Это на тот случай, если земли отойдут рабочим.

— Порубку на наших землях?

— Да, на тех, которые в крайнем случае будут отводить нам.

— Стало быть, нам голенькие — песок да камешник? Ловко надумали!

— Не дадим рубить лес!

— Мужики-то с топорами придут. Что мы, голорукие, сделаем с ними?

— На топор есть лом. И вообще на заводе полно всякого железа, хватит прогнать мужиков.

— Ты хочешь стравить рабочих с мужиками? Хуже не мог придумать! Мы — в драку, а хозяева будут посмеиваться.

— Придумаем что-нибудь.

— Вот и думай сперва, а потом ляпай. Надо знать, кого лягать. Не то так отлягнется, что ни зубов, ни голов своих не соберешь.

Выждав, когда толпа вокруг поредела, Ирина спросила Прохора:

— И давно повелись такие порядки?

— Какие?

— Обидные, беспокойные, тревожные.

— Лучше сказать: давно ли пошли уральские беспорядки? Давно по всему Уралу так — грабили и каждодневно грабят рабочего человека. У нас все еще крепостное право. И разные заварушки, бунты дело нередкое. До нас, при отцах наших, бывали, и я за свою жизнь не одну видел.

Ирина попросила Прохора рассказать о былом.

— Всего не расскажешь, всего никакая память не могла удержать. На Урале умеют ломать народ, ох, умеют! Почтаря видела? Так вот его по одну зиму чуть не заморозили. Доказал кто-то управляющему, что почтарь нелестно говорил про него, — и сразу приказ: выжить, как таракана. Перестали почтарю отпускать дрова, давать лошадь для подвоза, всю зиму волочил на салазках за две версты. И все-таки заставили каяться перед управляющим, как перед богом, падать на коленки перед ним. Мученик вроде нас: голодовал, мерз, сколь обид перенес… Диво, что таскает еще ноги. Там, — Прохор показал на утес, — Башкирия. Когда-то и здесь, на месте завода, она же была. Наши прадеды сбежали сюда из России годов двести, а то и больше назад, сбежали от утеснения помещиками и начальством. Земля здесь была привольная: покосы, лес кругом, зверья в нем не чаяли перебить, озера да реки с рыбой, а главное — от начальства далеко. Где оно в горах найдет? И поселились старики… Поселились и прижились. Угостили башкир, заплатили им немножко и пользовались угодьями. Никто и не думал, что снова в крепостные попадем, жили вольно и считали себя вольными. Башкирам горы да лес не нужны, степь им, в степи они живут, и дедов наших не теснили. Рай был, а не жизнь, нам такой жизни не видать. Богатства нетронутые. Богатства сами в руки просятся, глаза мозолят. Они-то и сгубили вольную жизнь, на них-то и налетела всякая саранча. Узнали в России, что на Урале золото, медь и железо, и все, чего ни захочешь, — и потянули к нему руки.

Дворянишки, генералишки, чиновники — те к царской милости: «Нельзя ли получить подарочек? Мы народ не жадный, около Москвы не просим, а согласны и на Урал, в отъезд». А царям что? «Согласен, дарю тебе все места по речке Тагил, — говорит царь. — Поезжай, заводы строй, наживайся и меня не забывай». А другому: «Дарю тебе земли и все, что внутри их и поверх, значит, и народишко, по речке Косьве».

Третьему по третьей речке, десятому — по десятой. Понаехали от дворянчиков этих управляющие, писаря, землемеры, десятники и размеряли Урал, застолбили. Это дача Строганова, это дача Шувалова, это — Демидова. В деревни бурмистров послали и уставчики: плати оброк за пахоту столько, за покос — полстолька, за оседлость — четверть столька, а за водопой — рубль.

Мелкая сошка — купчишки разные и проходимчики — не к царю, а к башкирам с водкой, с халатами, с чаем. Завелись, к тому времю у башкиров каштаны-маклера. Наградит купец каштана, а тот ему бумагу сделает и подписи найдет, а то сам подпишется за всех, что отходит земля такому-то за плату и на вечное владение. Зашумят башкиры, а им бумагу эту в нос: «Землю сами продали. Уходи!» И гнали башкир со своих собственных земель. Дедов наших тоже и гнали, и брали в крепость.