Мальте Рольф - Польские земли под властью Петербурга [От Венского конгресса до Первой мировой] [litres]

Таким образом, после революции 1905 года многие русские профессора Варшавы в своих публикациях представляли себя главным образом бойцами на передовой линии войны за выживание, в которой главная задача заключалась в том, чтобы отражать постоянную опасность полонизации. Их тексты демонстрируют ощущения угрозы и изоляции, канализированные в агрессивный героический нарратив о самоотверженной борьбе за «русское дело» на «наших окраинах». Все нерусское интерпретировалось в большей и большей степени как «враждебное империи», а те, кого называли «примиренцами», – люди, выступавшие за компромисс с коренным населением, – быстро получали клеймо предателей народа и Отечества 647. То обстоятельство, что после повторного открытия в 1907 году Императорский университет в Варшаве приобрел «русский характер» еще и в смысле этнического состава учащихся, способствовало дальнейшему усилению этой ментальности. В постреволюционной конфликтной ситуации на западном пограничье России многим из русских ученых и преподавателей отождествление «империи» и «русских» казалось единственно логичным выводом из всего случившегося.

Именно в силу радикализма этой позиции значительная часть государственной бюрократии сохраняла критическую дистанцию по отношению к националистическим активистам. Генерал-губернатор Скалон даже активно, хотя и не особенно успешно, пытался ограничить политическое влияние Русского общества 648. Ведь «национализация» образования, которой требовали агитаторы из академической среды, в предельном выражении означала, что политическими субъектами империи могут быть только русские. Все более универсалистский национализм, пропагандируемый некоторыми российскими профессорами Варшавского университета, представлял собой полное отрицание всех стратегий интеграции государства, предполагавших сохранение его многонационального характера, и таким образом сам способствовал подрыву основ многонациональной империи. Получалось, что верхушка варшавской русской общественности в лице академической среды гораздо более радикальна, чем те, кто принимает решения в центре монархической власти. У высших должностных лиц Царства Польского имелись все основания проявлять сдержанность по отношению к таким требованиям. Ведь одним из уроков революции 1905 года было то, что остро антагонистические конфликты с коренным населением национальных окраин могут бысто разрастись в фундаментальную угрозу для монархии в целом. В 1900–1914 годах Российская империя пережила столь же фундаментальный, сколь и длительный кризис.

1905 год, несомненно, знаменует фундаментальный перелом в истории Российской империи. Достаточно часто, говоря о свержении самодержавия в 1917 году, исследователи указывали, что события 1905 года были «началом конца». В ретроспективе Первая русская революция предстает генеральной репетицией того свержения царя, которое реально свершилось двенадцать лет спустя 649. Даже если критически относиться к такой революционной телеологии, в ключевом характере революции 1905 года нет никаких сомнений, потому что как политическая система Российской империи, так и общество вышли из горнила революционных событий в корне изменившимися. Введение Думы, новое законодательство о печати и организациях, опыт так называемых дней свободы, а также революционного насилия и кровавых репрессий со стороны самодержавия – все это были структурные и ментальные сдвиги, которые сделали Россию после 1905 года существенно иной страной, нежели Россия до революции.

Сказанное в особенной степени относится к Царству Польскому, поскольку в этом регионе революция 1905 года отличалась такой интенсивностью, таким размахом насилия и такой широтой социального охвата, какие вряд ли можно было наблюдать в любой другой из земель, подвластных российскому самодержцу. Достаточно часто Польша оказывалась эпицентром революционных смут, в котором ситуация обострялась раньше, чем во внутренних районах России, и который становился катализатором для конфликтов в других местах 650. С учетом застарелых и сложных конфликтных констелляций, сложившихся в Царстве Польском, такой эффект едва ли вызовет удивление. И тем не менее именно на этом примере можно показать динамику революционных процессов и собственную логику эскалации насилия. С одной стороны, революция протекала в Привислинском крае в собственном ритме и на революционной повестке дня стояли местные вопросы. С другой стороны, события в польских губерниях были взаимосвязаны с теми, которые происходили на других перифериях или внутри России, – хотя бы уже в силу того, что самодержавие было вынуждено использовать для умиротворения этой провинции войска, численность которых равнялась почти трети тех сил, что сражались на фронтах Русско-японской войны: если в Маньчжурии никогда не было сосредоточено более миллиона солдат, то в Царстве Польском во время революционной смуты дислоцировалось общим счетом не менее 300 тыс. военнослужащих 651. Кроме того, коллапс государственного порядка в западных провинциях, временами почти полный, воодушевлял оппозицию в Европейской России на выдвижение все более радикальных требований. Иногда русские митинги и организации включали польские проблемы в собственную повестку, иногда повстанцы в российских мегаполисах непосредственно ссылались на восстания, происходившие в Польше 652. И наоборот: революционные беспорядки внутри России провоцировали эскалацию конфликтов в Царстве Польском, и неоднократно имели место забастовки солидарности, в ходе которых трудовые коллективы предприятий в Польше демонстрировали поддержку союзникам в России. Варшавская всеобщая стачка октября 1905 года, остановившая всю городскую жизнь в мегаполисе на Висле, была начата именно как такая акция солидарности и в дальнейшем своем развитии следовала московским и петербургским примерам. Подобное взаимное влияние придавало событиям на местах дополнительную динамику.

1905 год стал поворотным и для польского общества. Опыт революции не только привел к общей политизации жителей края, но и коренным образом изменил отношения между польскими и еврейскими группами населения 653. И не в последнюю очередь самодержавие предстало в ином свете после того, как выяснилось, что угнетающая всех царская власть хотя бы на какое-то время могла пошатнуться. Исследователи справедливо подчеркивали этот аспект. Однако они не обратили достаточного внимания на то, как сильно революция 1905 года повлияла и на взгляды тех, кто непосредственно осуществлял имперское правление, как много она заставила их понять, изменила их базовые представления о том, какими способами надо справляться с неспокойным краем. 1905 год был ключевым годом и для управленческой элиты самодержавной России, и Царство Польское во многом стало для нее опытной лабораторией, где можно было выяснять, как в новой ситуации – в условиях революционных волнений и тех гражданских прав и демократических институтов, что были введены в качестве вынужденных уступок, – можно эффективно и долговременно осуществлять имперское владычество.