Назир Сафаров - Гроза

— С кем ты разговариваешь?.. Ну-ка, ускорь шаг! Опоздаем на молитву, — сказал раздраженно Додхудай.

— Не опоздаем. У меня есть просьба к вам, дядя.

— Прямо сейчас?

— Да, неотложная просьба.

— Ну, говори.

— Скажу, если дадите слово, что исполните. Таково мое условие.

— А если не исполню?

— Тогда не скажу.

— Предположим, ты скажешь, но просьба окажется неисполнимой?

— Нет, я не буду просить невозможного. — Ладно, говори.

— Прошу вас дать мне два чанача [55] Чанач — примерно два пуда. пшеницы.

— Зачем понадобилась тебе пшеница?

— Мы с вами уже условились. Дали слово. Поэтому не спрашивайте…

— Знаю, ты пожалел того с одноухим ослом…

— Если бог не пожалеет, то много ли значит жалость раба божьего.

— Вот, молодчина… Вот за это слово я бы дал и коня, если бы ты попросил. Ты сказал как настоящий мусульманин.

— Коня не надо, дайте в долг два чанача пшеницы. Верну с процентами.

— С процентами, конечно. Скорее пусть шайтан свернет себе шею, нежели йигит не сдержит слово.

— Спасибо, вот теперь, несомненно, ваша молитва будет принята аллахом и он воздаст вам по заслугам.

— Дай бог, аминь!

— До свиданья, всего вам хорошего, Джаббаркул-ата, — сказал Хатам, направляясь к мечети.

— И я туда, — Джаббаркул-ата поспешил сесть на осла. — Помолюсь в мечети за вас, сынок. Помолюсь всемогущему создателю, чтоб досталось вам то счастье, которого не довелось вкусить мне…

Понукая осла, Джаббаркул-ата поехал к мечети вслед за Хатамом.

Как ни тяжело было Хатаму тащить свою ношу, на душе у него сначала было еще тяжелее. Так тяжко было у него на душе, что хоть зажигай свет. Но теперь неожиданно просветлело. Даже дышать стало легче, бедняга повеселел. «Все-таки растаял скряга, — думал он, таща на себе этого самого скрягу, — если бы он не растаял, что было бы с несчастным Джаббаркулом? Оказывается, я кое-что могу и умею. Размягчил даже твердокаменное сердце Додхудая».

Он шел теперь быстро, чуть ли не вприпрыжку, забывая о боли в ноге. Он радовался, как ребенок. Ведь дверь хлебного амбара Додхудая открылась для Джаббаркула. Получит он семена. Так вот, интересно: чья же это милость, Додхудая или аллаха?

В то время как Хатам размышлял об этом, послышалась песня.

Додхудай, услышав слова песни, вдруг встрепенулся, забеспокоился, заерзал на плечах у юноши, начал оглядываться вокруг. Наконец он не выдержал и спросил:

— Хатамбек, откуда доносится этот голос поющего, чтоб ему сгинуть.

— Голос слышен, а поющего не видно.

— Нет, ты посмотри, хорошенько посмотри, он где-то поблизости. — Казалось, Додхудая обуял страх от этого голоса и этой песенки. Между тем Хатам и сам запел только что услышанные слова и даже зашагал, покачиваясь в такт песне:

— Что это еще за шутовство! — рассерженно закричал Додхудай. Меня тошнит от этой песенки. Или ты тоже лишился ума, как Камаль-лашкар? Замолчи же!

— А что случилось, хозяин?

— Он еще спрашивает, что случилось?! О, аллах, отверни от меня лицо этого негодника! Видеть его у меня нет мочи, от одного голоса его меня бросило и в жар и в холод.

— Но ведь многим людям нравятся его песни, — возразил Хатам. Я сам видел, что как только он появляется на улице, так его начинают упрашивать: «Камаль-вай, спой нам, не откажи, мы дадим тебе денежку». В ответ на это Камаль, приплясывая, говорит или напевает: «Песня за денежку не продается, песенка божья даром поется». Вот как он говорит. Многие считают его святым человеком.

— Не называй его святым, а то и сам увязнешь в грехе. Будь он проклят, этот бездельник! Вишь что поет: песня за деньги не продается. За деньги все продается, этот закон касается и таких безумных, как этот Камаль.

Песенка юродивого опять послышалась за бугром.

Додхудай закричал как в истерике:

— Чтоб из могилы слышался его голос! Ну-ка давай быстрее, я хочу оказаться в мечети до того, как появится этот поганец! Давай же скорее, скорее!

— Хорошо, хорошо, поторопимся. А ну-ка, животинушка, пошел, пошел! — Хатам ударил себя два раза по заду и устремился в сторону мечети, обгоняя и пешеходов и едущих на ослах. Но, обливаясь потом и запыхавшись, он приостановился.

— Ладно, отдохни! — примирительно разрешил ему Додхудай. — Голоса этого бездельника больше не слышно.

— А что плохого он вам сделал, что вы не можете его ни слышать, ни видеть!

— Не спрашивай! Да проклянет и накажет его аллах! А ты отдохни. Теперь мы уж скоро доберемся до мечети. Вместе помолимся там, услышим наставления муллы, как совершать добрые поступки, благодеяния. О, аллах, сохрани мою веру, приготовь мне райское местечко в загробной жизни!.. А что это такое стучит? Тук — тук… тук — тук…

— Что может стучать? Наверное, сердце мое от натуги стучит… А совершить намаз совместно с вами мне едва ли удастся.

— Почему же?

— Я не знаю молитв, которые читаются во время намаза.

Хатам понял, что «так-тук», «так-тук» — это стук трепещущего сердца и, усмехнувшись, покачал головой. Додхудай обеспокоился пуще прежнего.

— Молиться, совершать намаз к лицу вам, — сказал, вытирая пот с лица, Хатам.

— Почему намаз, который к лицу мне, не к лицу тебе?

— Потому, что я не знаю молитв, которые читаются на намазе.

— Дело в рвении, а не в знании молитв. Расскажу один случай, а ты послушай. Можешь даже немного передохнуть. Однажды некий кочевник проезжал на лошади по городской улице и увидел муэдзина, провозглашающего азан на башне мечети. Сразу же он сошел с лошади, привязал поводья к ветке дерева и присоединился к молящимся. Кочевник этот в жизни не совершал намаза и не знал стихов корана, которые читаются на намазе. Взглянув на молельщиков и прислушавшись, он понял, что каждый шепчет что-то свое и тоже начал шептать: «Лошадь я вверил дереву, себя вверяю праведному аллаху, молельщики шепчут, и я шепчу», потом он стал повторять вслед за людьми поклоны, приседания и вставания. Намаз был совершен и принят аллахом, бог отвел место кочевнику в раю. Ты теперь помял, что такое рвение?