Давид Мотадель - Ислам в политике нацистской Германии (1939–1945)

Сотрудники СС обсуждали вопрос о муфтияте до конца войны. После того как Крым был отвоеван Красной армией, рьяные сторонники исламской мобилизации в главном управлении СС начали обдумывать проект единого муфтията для всех восточных тюрков. Теперь этот вопрос рассматривался исключительно с точки зрения исламской мобилизации и пропаганды, со ссылками на моральный дух мусульман-добровольцев в немецких войсках. Райнер Ольша даже советовался по этому поводу с Рихардом Хартманом [799]. Хартман же предупредил СС, что учреждение единого муфтията для всех мусульман-суннитов Советского Союза предоставит огромную власть одному человеку, а также указал на то, что подходящего кандидата на эту должность нет.

В Восточном министерстве вопрос муфтията оставался на повестке дня и после отступления немцев из Крыма; здесь тоже о муфтияте рассуждали как о структуре, опекающей не только крымчан, но и всех мусульман Востока. Летом 1944 года Бергер приказал Герхарду фон Менде обсудить эту тему с аль-Хусейни. Главной темой этого разговора стала обеспокоенность по поводу советского муфтията в частности и усиление московской пропаганды во всем исламском мире в целом. Менде сообщал: «Чтобы успешно противостоять большевистской пропаганде (и учреждению муфтията в Ташкенте), великий муфтий приветствовал бы установление муфтията с немецкой стороны – в порядке эксперимента» [800]. Создание такой структуры для крымских татар предполагалось увязать с обращением ко всем мусульманам Советского Союза, подтверждая происламскую позицию Третьего рейха. В данном контексте снова называлась фамилия Озенбашлы. Фактически Менде уже связался с ним и попросил как можно скорее приехать в Берлин. Однако Озенбашлы не высказал никакого интереса к этому предложению. Татарский агент, отправленный Восточным министерством и гестапо в Румынию в июне 1944 года, сообщил, что Озенбашлы был готов приехать в Германию только в том случае, если его точно назначат муфтием [801]. Он разочаровался в немцах, больше не верил в победу Германии и надеялся, что англичане скоро высадятся в Румынии. Вскоре после оккупации страны советскими частями Озенбашлы арестовали.

Тем не менее политическое управление Восточного министерства продолжало обсуждать этот вопрос и даже разработало указ об учреждении восточного муфтията [802]. Осенью 1944 года управление изложило эти планы в своем информационном бюллетене: «В настоящий момент ведутся переговоры о создании муфтията. Этот проект, если говорить о его воздействии, имеет первостепенное значение» [803]. Даже в марте 1945 года, когда Красная армия наступала на Берлин, глава татарского отдела министерства граф Леон Стамати продолжал отстаивать идею «крымского великого муфтия», который, «в традициях прошлого», будет одновременно «высшим муфтием для всех магометан Советского Союза» [804]. Несколько дней спустя Алимджан Идрис также написал отчет на тему учреждения муфтията. Его отношение было более критичным. Большинство мусульманских военнопленных, с которыми он встречался, были равнодушны к муфтияту, их больше заботила национальная независимость, чем религиозное руководство. Они предпочитали союз мусульманских народов единой исламской империи,– объяснял Ид-рис. При этом он понимал, что уступки в религиозной сфере могут стать лучшей альтернативой национальному суверенитету. Если после войны тюркские народы Востока не объединят политически или не предоставят им национальной независимости, то их следует организовать «под эгидой единой религиозной организации»,– писал он, подчеркивая, что «в таком случае лидера этой организации нужно будет избрать из числа ее собственных исламских ученых» [805]. Такое отношение к вопросу о муфтияте выпадало из генеральной линии Восточного министерства, которое обычно более критично относилось к использованию ислама на оккупированных территориях. Впрочем, через два месяца война закончилась.

Берлин не всегда был столь осторожен в вопросе об учреждении муфтията. Фактически на активные усилия по возрождению этой структуры крымских мусульман изначально вдохновило разрешение, которое татары-мусульмане Вильнюса получили в рейхскомиссариате Остланд, возглавляемом Генрихом Лозе [806]. Татарские меньшинства в Польше, Литве, Латвии, Эстонии и Белоруссии были среди первых мусульман Востока, с которыми столкнулись немцы [807]. Большая их часть проживала на территории Остланда. Татары-мусульмане из Крыма, Поволжья и Кавказа селились на этих землях с XIV века, пользуясь покровительством Великого княжества Литовского, в состав которого входили современная Польша, Литва и Белоруссия. В последующие столетия они пользовались особыми правами и свободой вероисповедания, создав уникальную мусульманскую культуру – ее следы можно видеть в живописных деревянных мечетях Крушинян и Богоников [808]. После вторжения СССР в Польшу и Литву в 1939 и 1940 годах многие татары-мусульмане (особенно из Литвы и Белоруссии) были сосланы в Сибирь. Ислам подвергался преследованиям: мечети разрушали, превращали в склады или использовали для других целей, как мечеть Каунаса, из которой сделали библиотеку. Американские и британские авторы того времени были убеждены, что репрессии в отношении ислама продолжаются и при немцах [809]. Однако в реальности все обстояло сложнее. Как и на других оккупированных восточных территориях, нацистский режим пытался показать, что Германия – подлинный освободитель ислама.

В отличие от Крыма и Кавказа, жизнь мусульман в Остланде в основном контролировало министерство оккупированных восточных территорий [810]. Ислам не имел особого статуса и регулировался этим ведомством наряду с другими религиями. В мае 1942 года, например, в базовых инструкциях Розенберга на тему религии, предназначенных для гражданской администрации в Остланде и Украине, подчеркивалось, что среди дозволенных религиозных групп и организаций находилось и «магометанское население» [811]. Год спустя он информировал оккупационную гражданскую администрацию, а также государственные, партийные и военные органы, о датах исламских религиозных праздников, во время которых трудящиеся мусульмане на всех оккупированных территориях были освобождены от работы [812]. Розенберг специально упомянул о праздновании Мавлида, Ураза-байрама и Курбан-байрама, которые отмечались соответственно 19 марта, 1 октября и 8 декабря того же года. Наконец, Розенберг поручил местным властям в мусульманских районах подумать над тем, чтобы «после консультации с ведущими магометанскими духовными лицами» сделать праздником исламский Новый год, приходящийся на 28 декабря 1943 года. В тех случаях, когда военно-экономическая ситуация не позволяла выделить такие дни отдыха, Розенберг советовал местным офицерам сообщать об ограничениях празднований через посредников – то есть через «ведущих магометанских клириков».