Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953

Коба, тогда еще не ставший Сталиным, уверял, что для победы этой светлой идеи хватит десяти-пятнадцати лет. Для этого достаточно ликвидировать безграмотность и дать широкое образование подрастающему поколению. Что касается мещанства, то оно будет неминуемо втянуто в этот процесс.

Он, Вышинский, стоял на той позиции, что ни черта из этого не получится не только за пятнадцать лет, но и за сто. Потому что, во-первых, старое живуче и передается от поколения к поколению, почти ничего не теряя со временем. Во-вторых, сами эсдэки недалеко ушли в культурном отношении от народной массы, а именно за ними будет закреплена роль учителей этих масс. И чему они научат эти массы, если они уже сейчас считают, что им учиться больше нечему, как вызубрить несколько цитат из Маркса-Энгельса?

И никто из них — из большевиков и меньшевиков, сидящих в одной тюрьме, но имеющих возможность перемещаться по ней почти свободно, — не могли перекричать друг друга.

И вот миновало десять лет после победы Великой Октябрьской Революции. И что же? А все то же, что было и в далеком 1908 году, когда в Баиловском замке города Баку спорили два революционера.

И пока что-то не видно, чтобы перековка сознания народа шла по рецептам Кобы, стоило лишь крестьянина научить читать и писать. Да и сама учеба ожесточенно стопорится невежеством крестьянина, поддерживаемое попами.

Где уж тут до социализма? Тем более — коммунизма, окончательную победу которого Ленин обещал народу через десять-пятнадцать лет.

Жена Вышинского, Капиталина Исидоровна, едва муж разделся, шепнула ему, чтобы не слышала домработница:

— Звонили из райкома партии…

— Кто? — насторожился Андрей Януарьевич.

— Казин. Второй секретарь, — пояснила она.

— И что он хотел?

Капиталина Исидоровна потянула его за рукав в кабинет. Только закрыв за собою дверь, ответила, с беспокойством глядя на своего мужа:

— Спросил, когда ты будешь дома.

— Не волнуйся, — попытался Андрей Януарьевич успокоить жену. Затем пояснил с кривой усмешкой на узких губах: — Работа у них такая: лезть в чужую жизнь, не вытерев ноги перед порогом чужой квартиры. А этот Казин… он, представь себе, до сих пор не умеет пользоваться унитазом. Зато постоянно пользуется своим положением второго секретаря. Он убеждал меня, что не в моих интересах усугублять и без того трагическую случайность, благодаря которой попал на скамью подсудимых прекраснейший человек и специалист, член партии с двадцатого года товарищ Шахновский. А этот Шахновский — жулик, каких поискать. Я не удивлюсь, если выяснится, что и сам Казин из той же породы. Но нарком юстиции Крыленко, выступая на процессе в качестве прокурора, раскис и всячески старался защитить Шахновского. Мне ничего не оставалось, как дело Шахновского выделить и отправить на доследование в связи с недоказанностью некоторых обвинений.

— И все-таки, милый, ты бы как-нибудь вел себя попроще. Этот Казин — он все-таки власть. У него связи: за ним стоит сам Каганович. А Каганович — член Цека.

— Да хоть сам Господь-бог! — коротко хохотнул Андрей Януарьевич, обнимая жену. — Учти: я очень нужен нынешней власти. У нее собачий голод на образованных людей. Крыленко, хоть и нарком юстиции, полнейший невежда в юриспруденции. К тому же — законченный дурак. Слышала бы ты, какую он нес ахинею относительно того, кто ворует преднамеренно, а кто в состоянии некой психологической зависимости от сложившихся обстоятельств. Ухохочешься. Я этого Шахновского так не оставлю. У меня, между прочим, хорошие отношения с Каменевым и Бухариным. Они не дадут в обиду.

— Но в последнее время отношение к бывшим меньшевикам, эсэрам и бундовцам все более ухудшается, — робко заметила Капиталина Исидоровна. — Большевики со стажем возмущаются, что их якобы оттирают перевертыши, как они называют бывших инопартийцев…

Андрей Януарьевич пренебрежительно отмахнулся рукой.

— Эти так называемые большевики — сплошь дураки и бестолочи, — пояснил он. — Еще Ленин не доверял таким людям. С ними не только социализма, с ними вообще ничего не построишь. И вообще — ну их всех к черту! Не пройдет и трех-пяти лет, как все они окажутся на свалке истории. Сталин тоже не очень-то им доверяет. Но у него связаны руки. Впрочем, хватит об этом. Я ужасно проголодался. Надеюсь, ты покормишь своего мужа, не обращая внимания на его меньшевистское прошлое.

— Ну, конечно, дорогой! — воскликнула жена. — У меня давно все готово. Иди умойся и переоденься, а я пока соберу на стол.

Поздний ужин заканчивался чаем.

Андрей Януарьевич, одетый в домашнюю тужурку, пил чай из фарфоровой чашки и слушал радио. Из ящика, выполненного из карельской березы, с окошком, затянутым тканью, плетеной из толстых ниток, за которой скрывался громкоговоритель, лилась умильная музыка, в тон которой дребезжащий тенор рассказывал о несчастной любви.

Едва закончилась песня, почти такой же голос начал передавать новости. Основной новостью были сообщения с митингов заводских и фабричных коллективов, где клеймили оппозиционеров всех мастей и расцветок, выгоняемых из партии и высылаемых из Москвы, Ленинграда и других промышленных городов в захолустные городишки Сибири и Средней Азии. И только в самом конце передачи сообщили о завершившемся судебном процессе над ворами и расхитителями народного добра. Особо подчеркивалась роль наркома юстиции товарища Крыленко, выступавшего на этом процессе в качестве прокурора. И лишь вскользь — о роли обвинителя товарища Вышинского.

Едва закончилась передача последних известий и репродуктор снова залился музыкой, как зазвонил телефон.

— Опять Казин, — сообщила Капиталина Исидоровна, передавая трубку мужу.

— Вышинский слушает, — произнес Андрей Януарьевич усталым голосом.

— Товарищ Вышинский! Это Казин, второй секретарь райкома вас беспокоит. Хочу от всей души поблагодарить вас за содействие в оказании, так сказать, своего, если так можно выразиться, внимания к совету партийного органа по делу товарища Шахновского. Уверяю вас, этот человек не останется перед вами в долгу. И я, соответствующим образом — то же самое. В ближайшее время райком будет рассматривать персональные дела некоторых, так сказать, товарищей, которые не внушают нашей парторганизации своего доверия. Должен вам со всей ответственностью заявить, что ваша фамилия в списках затаившихся перевертышей не значится. Еще раз благодарю и желаю спокойной ночи.

Вышинский с сомнением глянул на трубку и положил ее на рычажки аппарата. Он чувствовал себя по меньшей мере обворованным. И кем? Властью, которой он служит не за страх, а за совесть.

Неожиданно в уши ворвалось тиканье напольных часов, которое он раньше не замечал: тик-так! Тик-так! Тик-так!