Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953

В зал начали вводить обвиняемых.

Они входили в боковые двери один за другим, большинство опустив голову и не глядя по сторонам. Но были и такие, кто голову не опускал, вертел ею, оглядывая присутствующих в поисках знакомых лиц. Кто-то продолжал держать руки за спиной, как и велели при выходе из камеры; кто-то не знал, куда девать свои руки, и то засовывал их в карманы, то складывал на груди.

Но вот подсудимые расселись на длинных скамьях, и секретарь суда стал выкликать их пофамильно. Одни вскакивали с испугом, откликались громко, точно это давало им надежду на послабление приговора, другие поднимались медленно, откликались с явной неохотой и так же медленно садились. Лица их точно одеревенели в какой-то момент да так и остались с выражением полной обреченности и беспросветности.

Во время всей этой процедуры в зале то и дело раздавались задавленные женские вскрики и рыдания, и Алексей, представив себя сперва на месте подсудимых, затем их родственников, почувствовал, как по телу его прошла волна озноба, точно и его фамилию вот-вот выкликнет прилизанный секретарь, и Маша, молодая жена его, и брат Петр, и жена его Катерина, и родители вот так же зажмут себе рот руками, чтобы не выпустить наружу рвущийся крик отчаяния и боли.

Во все это время Вышинский не обращал ни на кого своего внимания, перебирал в серой папке листки, иногда что-то вписывая в них карандашом. Не было заметно, чтобы он волновался или каким-то образом показывал свою причастность к происходящему. Видать, привык и к слезам, и к обморокам, и к запоздалому раскаянию, ожесточил свое сердце, вытиснив из него жалость и сочувствие.

Все эти странные мелочи, предваряющие главное, так захватили Задонова, что он ни о чем другом не думал и ни в чем не сомневался, быстро записывая короткими фразами свое впечатление от первых минут судебной рутины. И когда эта рутина подошла к концу, слово было предоставлено главному обвинителю.

Вышинский встал, не спеша собрал свои бумаги и заговорил. Начал он с общей характеристики дела: бывший главк, ведающий закупками и распределением материальных ресурсов, был в свое время преобразован в трест с известной свободой деятельности, не исключающий хозяйственной и деловой инициативы, которая, однако, должна была направляться на улучшение порученного дела, направляться на пользу революции и рабочего класса, на выработку основ социалистического хозяйственного строительства, на расширение сети железных дорог, улучшение их обслуживания и многое другое, исходя из опыта частнопредпринимательской деятельности. Вместо всего этого подсудимые встали на путь прямого жульничества и воровства, встали на путь личного обогащения, втянув в орбиту своих грязных делишек неустойчивый элемент.

Чем дольше говорил Вышинский, тем яростнее становилась его речь, энергичнее жестикуляция. При этом он то и дело пользовался примерами из русской литературы, особенно из Гоголя, и по залу то и дело прокатывался одобрительный смешок: слушатели, исключая родственников, были на его стороне. И теперь, собрав вместе все факты, громил шайку врагов революции и советской власти, состоящую не только из старых спецов, но и молодых, оказавшихся втянутыми в это дело. И даже коммунистов.

Алексей записывал, записывал, записывал, не очень-то вникая в смысл, стараясь записать как можно подробнее, пока еще не зная, как распорядится своими записями. Открывались потрясающие картины масштабного жульничества и казнокрадства, о которых даже не подозревали газетчики, писавшие о том, что в Наркомате желдортранса творятся какие-то странные дела: пропадают вагоны и даже целые составы с лесом, цементом, гвоздями, оцинкованным железом, рельсами и шпалами, зерном и фуражом, промтоварами и прочим, и прочим, и прочим. Обвиняемые отпирались, утверждая, что все дело в путанице, царящей в диспетчерском управлении перевозок, что они все вагоны и поезда направляли туда, куда надо, а если вагонов и недосчитывались на станции назначения, то исключительно потому, что руководство треста так поставило дело, что на местах погрузки шла борьба среди рядовых работников за экономию этих самых вагонов, и то, что обычно грузили на десяток платформ, им удавалось погрузить на девять или даже восемь, что и отмечалось приказами по тресту и наркомату. А все недоразумения сводились к тому, что на местах не умеют считать, что там сидят невежественные в этом отношении люди, а они, руководители треста, тут не при чем. Что касается покупки домов в больших городах и бывших помещичьих усадеб, скаковых лошадей, автомобилей и драгоценностей для своих жен и дочерей, то все это было сделано давно, когда запрета на подобные покупки еще не было, что деньги брались из фамильных накоплений через Торгсин с уплатой всех налогов и пошлин.

Вышинский говорил почти два часа. Он подробно разобрал каждый эпизод, дал характеристику каждому участнику преступной группы, разделив ее на три части: руководители афер, посредники и исполнители, которые хотя и догадывались, что тут что-то не так, однако помалкивали, тем более что молчание неплохо оплачивалось.

Адвокаты в сравнении с прокурором выглядели мальчишками для битья. Вышинский явно забивал их своей аргументацией и эмоциональностью. И Задонов мысленно аплодировал прокурору.

Наконец был оглашен приговор: кого-то оправдать, но таких было немного, кому-то дать весьма малые сроки — от трех месяцев до полугода, кому-то десять лет с конфискацией имущества и поражением в правах на три-пять лет, кого-то расстрелять — и тоже с конфискацией имущества… и, как следствие всего этого — рыдания, крики отчаяния, вопли, суета милиционеров и медицинских работников.

Когда все это закончилось, Алексей вышел на улицу, а там все тот же мороз, поземка, и лишь небо очистилось от облаков, вызвездилось, обещая морозы еще лютее. Отойдя немного от здания суда, он оглянулся, и ему показалось, что все это ему приснилось или внушилось каким-то таинственным образом, потому что окружающий это здание мир не развалился, не принял другой облик: все те же дома, улицы, спешащие куда-то редкие прохожие, дребезжащие трамваи, куда-то летящие лихачи с закутанными в меха нэпманами и нэпманшами, редкие автомобили и фонари. Странно, но и в нем самом тоже ничего не изменилось и вряд ли изменится, в то время как приговоренных уводят в камеры без всякой надежды на изменение приговора.

Придя домой и закрывшись в домашней библиотеке, она же кабинет отца, предоставленный ему для работы, разложив на столе свои записи, Алексей стал вникать в существо дела, и на него вновь навалилось все пережитое в суде, но пережитое торопливо, между строчками в блокноте и на отдельных листах, и он, потрясенный, испугался, что не сможет одолеть эту глыбищу людских страстей, что это вообще невозможно описать, и так описать, чтобы все, прочитавшие твои писания, прониклись теми же чувствами, какие обуревают тебя самого. И был момент, когда он готов был позвонить Главному редактору газеты и повиниться в своей немощи. Тем более что к этому примешивалось отношение отца, с самого начала не одобрявшего наметившуюся измену младшего сына семейной традиции. Он встречал его статейки в газете желчными насмешками, не видел в них проку, не верил в способности сына, но более всего в то, что все им написанное вытекало из его принципиальных взглядов на сотрудничество с властью.