Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953

Поначалу он не лез из кожи вон: небольшие заметки, публикуемые раза два-три в месяц, вполне удовлетворяли его весьма скромные потребности, но к четвертому курсу речь шла уже не столько о карманных расходах, сколько о поддержании бюджета молодой семьи, которая образовалась как-то незаметно и почти что вдруг: то есть и невеста хороша и молода, и чувства к ней какие-то имеются, и она к нему тоже что-то там питает, но не до такой же степени, чтобы — семья. Однако родители вмешались — и семья образовалась. Это потом Алексей поймет, каким образом и почему, но тогда думать над этим было некогда, жизнь неслась вперед, ломая все закосневшие преграды и ограничения. Ну, женился, ну, вышла замуж — и что? Да ровным счетом — ничего особенного. А там поглядим. Однако семья есть семья, а он как бы ее глава, следовательно… И Алексей стал пописывать уже вполне целенаправленно и основательно, а газеты — в основном все тот же «Гудок» — печатать его «писюльки». Не все, конечно, но большую часть из того, что он приносил. И это тянется до сих пор. Он уж и институт закончил (с золотым дипломом, между прочим), и поступил в проектно-конструкторское бюро паровых двигателей, и зарплату получает почти регулярно, и ценят его в этом самом бюро, и хлебно-продуктовая карточка у него как у фабричного рабочего, то есть с известными привилегиями, полученными от пролетарской же власти, и уж должность у него старшего инженера-проектировщика, а только чем дальше, тем все больше охладевает он к своей профессии, тем все глубже затягивает его в журналистику, которая сулит безграничные возможности в сравнении с сидением за кульманом, тем более что и сама журналистика связана с его профессией, где всё — или почти всё — ему ясно и понятно, и никто, начиная с паровозного кочегара и кончая начальником какого-нибудь железнодорожного главка, — никто не может повесить ему на уши лапшу, втереть очки, выдать черное за белое.

Между тем в самой газете таких людей — раз-два и обчелся. А если быть безукоризненно точным, то — ни одного. Нельзя же назвать специалистом в области желдортранса Ефима Рессорского (а на самом деле Фрумкина), который в молодости работал буфетчиком в вагоне-ресторане фирменного поезда Москва-Варшава и возил, как он однажды признался, туда-сюда разную контрабанду. И тоже пописывал в газеты на желдортемы.

Но со временем гонорары перестали быть самым главным для Задонова в его отношениях с газетой. Главным стало совсем другое: он как-то незаметно стал получать от своих писаний удовольствие и даже наслаждение, чего не получал за кульманом. Он получал наслаждение даже от предвкушения предстоящего творчества.

Вот и сегодня, едва выйдя из дому, он сразу же окунулся в атмосферу… может быть, и не в атмосферу, потому что атмосфера — это снаружи, а во что-то такое, что возникло в нем самом и захватило его целиком, и все, что видели его глаза и чувствовало его тело, — все это было как бы прелюдией к тому репортажу, который он напишет для газеты. Только поэтому свист ветра в замерзших ветвях деревьев напомнил ему звон хрустальных висюлек под сводами огромного зала, где вот-вот должно произойти что-то значительное, но никогда этот многоголосый свист ветра не пробудил бы в нем таких напоминаний, не вызвал бы таких ассоциаций, если бы он шел в свое проектно-конструкторское бюро.

— Встать! Суд идет! — объявил секретарь суда, прилизанный молодой человек в полувоенном френче цвета хаки с накладными карманами, прервав стремительный поток беспорядочных мыслей Алексея Задонова.

И по залу прошел почти восторженный шепоток:

— Вышинский! Сам Вышинский!

И точно: в зал вслед за судьей, довольно еще молодым человеком, однако с шикарной лысиной, вошел Вышинский, исполняющий обязанности обвинителя на предыдущих и нынешнем судебном процессе. Ничего особенного: невысокого роста, с прилизанными волосами на прямой пробор, лицом аскета и праведника, то есть из той породы людей, которые если во что-то верят, то с такой страстной силой и убежденностью, что ими со временем начинает двигать не любовь к человечеству, а ненависть к тем, кто не разделяет их взглядов, то есть к большей части этого человечества.

Задонов до этого Вышинского видел и слушал дважды еще в августе-сентябре семнадцатого года: тот возглавлял управу Якиманского района и выступал на митингах от имени партии меньшевиков. Тогда Вышинский призывал народ сплотиться вокруг Временного правительства для победоносного завершения войны с Германией, напрячь для этого все силы и не поддаваться на посулы большевиков, которые хотят силой захватить власть в Петрограде, не дожидаясь выборов в Учредительное собрание. Оратор был убедителен, и большая часть митингующих поддерживала его аплодисментами и криками. После его выступлений других ораторов, особенно из большевиков, затюкивали и освистывали.

Большевики власть все-таки захватили. И не только в Петрограде, но и в Москве. И по всей России. Задонов, однако, не связывал того Вышинского с этим: мало ли в России Вышинских! Тем более что тот, с Якиманки, настолько яростно защищал Временное правительство, что поверить в превращение того меньшевика в нынешнего большевика можно было, лишь обладая чудовищной фантазией. И все-таки это был тот самый Вышинский. Только теперь он обзавелся усиками, отчего узкий рот его превратился в узкую щель. При этом не растерял ни грана былой уверенности.

Вышинский прошел к своему месту торопливым шагом, не глядя по сторонам, в одной руке портфель, другая отмахивает в такт шагам. Казалось, что он спешит поскорее занять свое место, где может почувствовать себя в безопасности, огражденный от всех прочих своей должностью и занимаемым положением. Сев, он с подозрением оглядел зал серыми глазами, упрятанными глубоко в подлобье, положил портфель на стол, достал оттуда толстую папку, бутылку с минеральной водой и стакан, футляр с очками, очки водрузил на нос, посмотрел, щелкнув крышкой, на большие карманные часы, прикрепленные цепочкой к жилету, убрал часы и нетерпеливо глянул на секретаря, который о чем-то тихо переговаривался с судьей, и только потом на адвоката, обосновавшегося по другую сторону от судейского стола, представляя собой полную противоположность обвинителю: то есть был кругл, суетлив и лыс.

Алексею Задонову впервые выпал жребий присутствовать на судебном заседании. Но пару обвинительных речей Вышинского довелось как-то прочитать в «Известиях».

Помнится, одно из дел было возбуждено против группы возглавителей какого-то треста, образованного из чиновников главка наркомата сельского хозяйства для помощи голодающим Поволжья. В обязанности этих чиновников входило спасение скота в пораженных засухой районах, на что были отпущены огромные по тем временам деньги. А они, вместо спасения, по предварительному между собой сговору, вступили на путь систематического казнокрадства, втягивая в это дело нэпманов, отправляя помощь куда угодно, но только не тем, кому она была предназначена, покупая дома и квартиры в Питере, Москве и других городах, за бесценок приобретая бывшие барские усадьбы, скаковых лошадей и прочее, и прочее.