Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953

Да-да, Алексей помнил это дело: о нем много говорили в то тяжелое и весьма неустойчивое время, делая из него вывод, что, судя по всему, советская власть долго не продержится, если нэпманы и совслужащие, в том числе и члены партии, стали расхватывать недвижимость, имея виды на то время, когда большевики канут в небытие и власть перейдет в руки деловых людей, твердо знающих, что нужно для России и ее народа. Тем более что и наверху шла грызня среди партийных лидеров за первенство, и эта грызня время от времени прорывалась наружу, вселяя надежды многих и многих на возвращение если и не всего прошлого, то главной его части.

Следствие по делу работников треста длилось года два, завершилось в мае 1923 года. О нем писали довольно часто, но за этой писаниной Алексей не следил: и не до того было, и за всем не уследишь. Однако речь прокурора Вышинского прочел внимательно. Что поразило Алексея в этой речи, — да и не только его, — так это как ее автор выстроил прямую связь между этим преступлением и текущим политическим моментом. Получалось, что если бы ни этот самый момент, если бы, скажем, случилось подобное лет десять назад, то преступление можно было бы квалифицировать как весьма заурядное предпринимательство, с некоторым уклоном в сторону нарушения существующих законов. Но времена изменились, и то, что вчера было нормой, теперь стало преступлением. Между тем, помнится, большинство подсудимых получили небольшие сроки, да и те были им прощены по случаю амнистии в честь годовщины Октябрьской революции. Но двоих-троих возглавителей треста приговорили к высшей мере без права на амнистию, и приговор был вскоре же приведен в исполнение.

Однако наибольшую известность Вышинский получил после дела, возбужденного в 1923-м же году против питерских судебных работников, которые закрывали дела не чистых на руку нэпманов, — разумеется, за большие взятки. Тут были замешаны прокуроры, судьи, следователи, дознаватели, адвокаты, и не только какие-то там рядовые сошки, а и в больших чинах и должностях весьма высоких, — с одной стороны, с другой — непманы и те, кто выступал в качестве посредников между теми и другими.

Дело слушалось в Ленинграде выездной сессией Верховного суда РСФСР в мае 1924 года. Процесс дознания, начатый полгода назад, освещался всеми советскими газетами почти ежедневно. В киосках выстраивались очереди с раннего утра. Газетами шуршали в трамваях, на работе и дома. На кухнях коммуналок вспыхивали горячие споры о том, кто победит: Вышинский или адвокаты. Поразило Алексея Задонова, — как, впрочем, и всех его знакомых, — что преступными судебными работниками оказались в основном русские, а нэпманами — евреи. И хотя сам Вышинский в своей обвинительной речи не делил их по национальному признаку, однако тем, кто читал его речь, это неделение бросилось в глаза, из чего делались далеко идущие выводы.

— Вот, — ткнул пальцем в газету Петр Аристархович, обращаясь к сыновьям Петру и Алексею. — Вот кому больше всего революция оказалась на руку. Какой там к чертям собачьим пролетариат! Какой такой коммунизм! — восклицал он с возмущением, точно ему самому позарез нежны были и пролетариат и коммунизм. — Ворье — с одной стороны, их покровители — с другой. Не зря Горький твердил на каждом углу, что в Питере власть захватили воры и жулики во главе с Зиновьевым. Вот оно и подтвердилось со всей очевидностью. Потому и услали так называемого великого пролетарского писателя в бессрочную эмиграцию… чтобы не мешал воровать. А вы говорите…

И хотя сыновья ничего такого не говорили, тем не менее по части соввласти имели несколько отличное от отцовского мнение… в основном по частным вопросам. Потому что считали, что в принципе вопрос о власти как бы решен самой Историей, а кто окажется наверху из той обоймы большевистских вождей, которые остались после смерти Ленина, значения не имело.

Смерть Ленина на время прервала процесс. Но она же придала адвокатам новые силы: они наседали, выгораживая своих подзащитных, и казалось, что обвинителю не устоять против корпоративной сплоченности служителей Фемиды. Однако Вышинский не только устоял. Он одержал над адвокатами верх. И появившееся наконец сообщение о приговоре суда было тому красноречивым доказательством: с десяток судейских и нэпманов отправили в сибирские лагеря на десять лет, семнадцать человек расстреляли. Такого финала никто из Задоновых и их друзей не ожидал. Тем более что среди расстрелянных были и коммунисты. Другое дело, что коммунистами они оказались липовыми, но все-таки, что ни говори, входили в некую касту, причастную к созданию новой власти.

— Ну, если большевики и дальше будут точно так же поступать с российским жульем, то, глядишь, у нас со временем что-нибудь да изменится в лучшую сторону, — заключил Петр Аристархович, прочитав сообщение о приговоре в газете. Но тут же и поправился: — Но очень и очень не скоро. Триста лет в России воровали, и чтобы одним махом — такого не может быть. Петр Великий — уж на что решительно ломал прошлое, а и тот обломал лишь верхушки, не тронув самих корней.

И сыновья в этом вопросе с отцом были полностью согласны.

Главный редактор постарался — и Задонов получил кое-какие данные о Вышинском: родился в Одессе в 1883 году, родители происходят из польской шляхты; в 1905 году, будучи меньшевиком, принимал активное участие в революционных выступлениях бакинских рабочих и студентов, командуя боевой дружиной, был ранен черносотенцами, арестован, сидел в Бакинской тюрьме, но недолго: каким-то образом сумел выйти сухим из воды, уехать в Киев. Юридическое образование получил в Киевском университете. Февральскую революцию семнадцатого года встретил в Москве. Поскольку меньшевики вошли в состав Временного правительства, Вышинский был назначен комиссаром Первого участка милиции Якиманского района Москвы, а затем избран председателем (мэром) районной управы, но к двадцатому году перекрасился, то есть вступил в партию большевиков и стал ревностным адептом новой веры, избежав каким-то образом репрессий со стороны новой власти. Женат, имеет дочку.

Информация была скупой, но таила в себе прорву всяких возможностей, если, скажем, взять судьбу Вышинского за основу и наделить ею будущего героя повести или романа. При этом Главный, дав прочитать Задонову машинописный текст, явно сделанный под копирку, предупредил, чтобы тот пользовался этими сведениями с большой осторожностью: мало ли что.

Сам Алексей к большевикам относился без малейшей симпатии, приняв их как неизбежное зло, которое должно вот-вот пожрать самое себя, но почему-то все не пожирало и не пожирало, а, наоборот, забирало все в свои руки, вызывая к себе даже некоторое уважение за несгибаемость перед Западом, грозившим новой России всякими карами. Поэтому он не мог поверить, что и сидящий за прокурорским столом Вышинский искренен в своих словах и помыслах. Непреодолимые обстоятельства, повернувшие Россию на сто восемьдесят градусов, — вот что должно двигать и, судя по всему, двигает такими людьми, как Вышинский. Как, впрочем, и самим Алексеем Задоновым. С этим приходится мириться и как-то вживаться в новые условия жизни, чтобы не просто существовать, но и приносить пользу отечеству. Да-да, именно Отечеству — с большой буквы! И никак иначе. Пока же перед ним, Задоновым, стоит вполне конкретная задача: написать репортаж из зала суда и так, чтобы его напечатали. Более того: чтобы обыватель почувствовал не только удовлетворение от справедливого приговора, — если он, разумеется, последует, на что очень надеялся Алексей Задонов, — но и некую закономерность, следовательно, и твердую уверенность в будущем. Пусть и при большевиках. Ну и… помимо всего прочего — тут тебе и деньги, тут тебе и возможные перспективы.