Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953

Плотик ткнулся в песчаную косу, но Кузьма, чтобы не оставлять следов, провел его к зарослям ивняка, там, цепляясь за ветки, выбрались на берег, оставив плотик под пологом низко склонившихся к воде ветел. Пошли дальше, держа солнце у левой щеки.

Под вечер этого же дня беглецы вышли на заросший проселок, которым пользовались, как видно, не часто, и побрели по нему. Со стороны они походили на лунатиков: шли, с трудом волоча ноги, качаясь, будто пьяные, и все молча, не разговаривая, поглядывая по сторонам в поисках такого места, где можно схорониться на ночь.

Усталость притупила их осторожность, слух и зрение. К тому же они, одолев довольно широкую реку и оказавшись на другом берегу, не могли не почувствовать себя в большей безопасности, чем на том берегу, где остались лагерь, узкоколейка, могила Зубача, деревня Поддубье, пасека, вдова Ганна и, разумеется, преследователи.

Получалось само собой, что на этой стороне их никто не ищет, до них никому нет дела. Не то чтобы они сговорились, порешив, что бояться уже нечего, но даже умудренный опытом Кузьма поддался гипнозу другой стороны реки. Потому и на конного милиционера наткнулись столь неожиданно, что, даже заметив его, продолжали идти, не сворачивая и не останавливаясь.

Милиционер сидел возле поваленной лесины, своим падением перегородившей проселок. Лесина, будто многоногий зверь, опиралась о землю подломившимися сучьями. Кто-то выпилил из нее кусок, чтобы могла проехать телега, и милиционер сидел на этом выпилке и переобувался. Рядом с ним стояла оседланная лошадь и щипала придорожную траву.

Увидав мужиков, по виду весьма подозрительных, и зная, что из лагеря на той стороне Западной Двины бежала группа заключенных, милиционер незаметным движением расстегнул кобуру и немного посунул ее на ремне, чтобы удобнее было выхватывать наган.

Милиционер проделал долгий путь по глухим деревушкам, намял ноги в стременах да на пешем ходу, он всего несколько минут назад разулся, вытряхнул из сапог еловые иглы и мелкие веточки, перетряс серые от грязи и влажные от пота портянки, голые ступни его блаженствовали от соприкосновения с прохладной травой. Но, заметив мужиков, он принялся наматывать портянку, не выказывая при этом ни малейшего беспокойства.

Это был парень лет под тридцать, здоровый, крепкий, слегка рыжеватый и веснушчатый. Отслужив армию, он закончил милицейскую школу, с год пробыл участковым в соседнем уезде, а теперь с месяц как служил в этих краях, здешний народ узнать еще не успел, и ему не хотелось показывать, что он в каждом встречном-поперечном готов видеть преступный элемент. Мужики, конечно, выглядели подозрительно, хотя ничем от местных не отличались, но… бредут, судя по их виду, издалека, а до ближайшей деревни километров десять — до темна не поспеть.

Милиционер сунул ногу в сапог, с трудом натянул его по причине сырых портянок, взялся за другую, но наматывать ее не стал, а принялся как бы разглядывать, стараясь произвести впечатление, что ему все равно, кто тут ходит и зачем.

— Бог в помощь! — произнес Кузьма, подходя поближе. — Закурить у тебя не найдется, служивый?

Гаврила, шагавший на пару шагов сзади Кузьмы, заметил, как тот потянул из рукава нож. Движение это не вызвало у милиционера подозрения. Другое дело, если бы незнакомец полез в карман или за пазуху.

— Здравствуйте, товарищи, — ответил милиционер и, не сводя голубых глаз с Кузьмы, вытянул ногу, уже обутую в сапог, и полез в карман, надо думать, за папиросами или табаком.

Гаврила, замерев, смотрел на милиционера, вполглаза следя в то же время за Кузьмой, уже сжимавшего нож, прижимая лезвие к рукаву. Вот сейчас милиционер протянет Кузьме кисет, тот шагнет к нему и…

Гаврила представил себе этого симпатичного парня мертвым и, поддавшись порыву, шагнул вперед, опережая Кузьму, стараясь загородить собой милиционера. Но как раз это его торопливое движение вызвало у милиционера подозрение: уронив кисет, он вскочил на ноги и лапнул рукой за кобуру.

— А ну стой! — приказал он решительно и одновременно испуганно. — Кто такие?

Гаврила замер в двух шагах от него, будто налетел лбом на дерево.

И тут Кузьма с силой толкнул его на милиционера. Гаврила от неожиданности и чтобы не упасть, вытянул руки вперед, сделал несколько поспешных спотыкающихся шагов, стараясь удержаться на ногах и не налететь на милиционера, но тот успел отскочить в сторону, в результате Гаврила налетел на лесину, перевалился через нее и сунулся носом в высокую траву, под копыта лошади. Лошадь всхрапнула и подалась в сторону, но узда ее не пустила.

Над головой Гаврилы бабахнуло, раздался сдавленный вскрик, топот, возня, хриплое дыхание борющихся людей.

Гаврила вскочил на ноги и увидел, что милиционер и Кузьма, катаясь по траве, тузят друг друга руками и ногами.

Милиционер оказался ловким парнем, и вскоре ему удалось прижать Кузьму к земле. Он сцепил на его горле пальцы, и Гаврила видел, как напряжены под гимнастеркой плечи милиционера, как вздулись жилы на его мощной шее, а ноги — одна в сапоге, другая босая — обхватили каким-то хитрым манером одну из ног Кузьмы, не давая тому вывернуться.

Кузьма извивался всем телом, пытаясь сбросить с себя милиционера и оторвать его руки от своего горла, но милиционер был явно сильнее. Кузьма захрипел — и только тогда Гаврила вышел из оцепенения, в растерянности огляделся по сторонам, увидел прислоненный к лесине карабин, схватил его за ствол обеими руками и стукнул милиционера по голове прикладом. Тут же Кузьма сбросил милиционера с себя, взмахнул рукой, блеснул нож, раздался какой-то утробный звук — милиционер задергался, засучил ногами и затих.

Кузьма — то ли для верности, то ли уже не соображая, что делает, — еще несколько раз взмахнул ножом, всякий раз кхекая, как при рубке дров, потом медленно поднялся, попятился от лежащего тела, повернулся к Гавриле.

Лицо у Кузьмы было страшно: оно посинело, сплошь покрытое ссадинами и кровоподтеками, глаза тоже налились кровью, рот перекосило, нос вздулся, из него густо, пульсируя, текла черная кровь — по губам, по подбородку, падая на растерзанную рубаху и пиджак. Дышал Кузьма тяжело, со свистом и всхлипываниями. Он шагнул к Гавриле, что-то прохрипел невнятное и, вдруг размахнувшись, ударил Гаврилу кулаком в лицо.

— За что? — вскрикнул Гаврила и попятился.

— А вот за это самое, — прохрипел Кузьма и снова замахнулся, и Гаврила увидел, что в руке у него нож, красный от крови, и кулак тоже в крови.

На этот раз Гаврила не дался, да и в кулачном бою он был не из последних, и тут уж Кузьма, получив тяжелый удар в ухо, закачался, колени его подогнулись, и он опустился на траву.