Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953

Сталин шел по коридору, устланному толстой ковровой дорожкой, шел мягкой скользящей походкой, в которой было что-то кошачье и неуловимо настороженное. Коридор из экономии освещен весьма скупо, и фигура Сталина скользила вдоль стены и больших резных дверей едва приметной тенью.

Вот он дошел до широкой площадки и ведущей вниз мраморной лестницы, тоже устланной ковровой дорожкой, стал спускаться по ней щупающими шагами.

Снизу поднимался гул голосов, иногда прерываемый взрывами смеха. На лестничной площадке кто-то с малороссийским выговором рассказывал что-то смешное, стараясь перекрыть и гул, и смех; голос рассказчика, высокий, захлебывающийся, будто боящийся, что его оборвут, звучал почти истерически.

Сталин остановился на ступеньках лестницы, вслушался в возбужденный голос.

— Приходит Ленин к Сталину в оргбюро, стучит в дверь, — захлебывался от восторга рассказчик, довольно точно копируя и голос Ленина, и голос Сталина. — «Кто там?» — спрашивает Сталин. «Это я, товагищ Ленин, — отвечает Владимир Ильич. — Мне нужна выписка из постановления политбюго по вопгосу о бохьбе с бюгокхатизмом. Не могли бы вы, товагищ Сталин, дать мне ее в схочном похядке?» — «Нэ магу, Владымыр Илыч, — отвечает Сталин. — Втарой дэн ишшу, ныкак найты нэ магу».

Дружный и какой-то даже радостный смех оборвал слова рассказчика, и тот, воодушевленный этим смехом, продолжил восторженно-истерически:

— Но это еще не все, товарищи! Самое главное впереди! Слухайте!.. Открывает Владимир Ильич дверь, а на него из двери вываливается гора бумаг, и гдей-то в этой горе ктой-то копошится. Ленин и спрашивает: «Товагищ Сталин, вы игде?» — «Сдэс я, таварыш Лэнын, уже да самого пола дарылса, бумагу нашел, вылызты ныкак нэ магу».

Взрыв хохота Сталин почувствовал даже ногами: ступени лестницы, на которых он стоял, вдруг, показалось, дрогнули и мелко затряслись. Сталин сощурил глаза, недобро усмехнулся и, хотя хохот еще не затих, стал спускаться вниз.

Он прошел мимо толпящихся на площадке людей, глядя прямо перед собой. Лицо его было спокойно, непроницаемо спокойно.

Его проводили молчаливыми взглядами, на лицах все еще блуждали улыбки поспешно задавленного, однако еще не вполне отпустившего людей смеха, и едва Сталин скрылся за поворотом, взрыв хохота, еще более сильный, еще более радостный, догнал его в коридоре и заставил крепко, до боли в скулах, стиснуть зубы.

«Ничего, — подумал Сталин, продолжая вышагивать все так же неторопливо. — Смеется тот, кто смеется последним».

В коридоре тоже стояли люди, по два и по три, о чем-то беседуя между собой в ожидании начала заседаний различных и весьма многочисленных комиссий.

Сталина стремительно обогнал подпрыгивающей походкой Николай Бухарин, главный редактор «Правды», член ЦК РКП(б), член Исполкома Коминтерна и многих всяких комиссий и комитетов. У Бухарина острый язык, в своих высказываниях по адресу тех или иных партийных деятелей он не щадит никого, полагая, что имеет исключительное право на такие оценки. Даже Ленин далеко не всегда избегает бухаринских саркастических стрел. Впрочем, и ему отвечают тем же. Троцкий, например, прочно приклеил к Николаю Ивановичу кличку «Коля Балаболкин».

Когда-то именно Николай Бухарин, только что вернувшийся из эмиграции, оттеснил Сталина на вторые роли в газете «Правда», а потом и вовсе выжил из редакции. Это ему принадлежит прозвище «кремлевский сиделец», данное Сталину, как только тот обосновался в Москве после неудачной польской кампании.

Действительно, Сталин теперь занимал — помимо членства в Политбюро — должности наркома по делам национальностей, и по совместительству — наркома Рабоче-крестьянской инспекции, заседая то там, то здесь, то еще где-нибудь, почти не покидая Кремль, не выступая ни на заводах и фабриках, ни перед московским партийным и советским активом, редко выступая даже на съездах партии, предоставив это Троцкому, Каменеву, Бухарину и другим любителям поговорить и покрасоваться на трибунах перед народом.

Бухарин протопал мимо Сталина, подрыгивая плотно обтянутыми ягодицами, прижимая к боку объемистый портфель, и скрылся за одной из дверей. Не остановился, не оглянулся, прошел, будто мимо пустого места. Правда, они сегодня уже виделись: Бухарин просил Сталина поставить перед Политбюро вопрос об увеличении штата сотрудников «Правды», но все равно: мог бы оглянуться, слово молвить, либо просто кивнуть головой.

Неприязнь Сталина и Бухарина обоюдна, но тщательно скрываема за цветистыми фразами о единстве партийных рядов и едиными марксистскими взглядами на происходящие события. В душе Сталин считает Бухарина слишком непостоянным, вертлявым, не способным на серьезные практические дела интеллигентом, потерявшим связь не только с народом, но и с родиной. Впрочем, ни одного только Бухарина, но и всех тех, кто многие годы просидел в эмиграции, не подвергаясь опасностям, никем не руководя, занимаясь пустопорожними рассуждениями, кто вернулся в Россию лишь тогда, когда здесь все перевернулось. Бухарин, наоборот, считает Сталина сугубым практиком, бюрократом по натуре и слишком ревностным строителем централизованного бюрократического аппарата власти, который погубит в конце концов, если Сталина не остановить, и партию, и революцию, о чем Бухарин и твердит на каждом углу.

Бухарина понять можно: он всю жизнь боролся именно с таким аппаратом власти, только называлась эта власть царской, и полагал, что новая бюрократия не может быть лучше только потому, что коммунистическая, ибо любая бюрократия сдерживает полет его, Бухарина, революционной фантазии. Однако Бухарин если и борется с бюрократией, то наскоками, уверенный, что с победой мировой революции бюрократия отомрет сама собой, потеряв свое значение для народных масс — отомрет наподобие хвоста у обезьяны, ставшей человеком. Бухарину некогда заниматься мелочами: он весь нацелен на мировую революцию. И убежден, что в том недалеке, когда эта революция свершится, Сталиным не останется места. Разве что на периферии, в какой-нибудь Тмутаракани, и пока сама история не выбросит их на помойку.

Сталин к таким претензиям Бухарина относится с презрительной враждебностью. Он полностью согласен с Лениным, который не устает повторять, что власть чего-нибудь стоит, если умеет себя защищать, а защищать лучше всего сможет себя сильная, следовательно, жестко централизованная власть. Как в армии. Именно такую власть Сталин и создает.

Из-за поворота вывернул Лев Давидович Троцкий (Бронштейн), председатель Реввоенсовета Республики, член Политбюро, второй человек после Ленина по популярности и значению в партии и новом государстве, вернее, в том слое, который реально это государство представляет. Троцкий, как всегда, не один: его сопровождает свита не менее чем в полдюжины человек.