Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953

Сталин подождал, когда Зиновьев подойдет ближе, сам сделал ему навстречу несколько шагов, скупо улыбнулся:

— Как дела в колыбели революции, товарищ Зиновьев? — вместо приветствия спросил он, протягивая руку.

Одутловатое лицо Зиновьева расплылось в приветливой улыбке, хотя глаза оставались холодными и настороженными.

— Идем на всех порах к мировой революции, — ответил он, пожимая руку Сталина. — Боремся с контрой, сплачиваем ряды. На бюрократические ухищрения времени у нас не остается.

— Что ж, прими поздравления от главного бюрократа РСФСР. Поделись опытом. Хороший опыт нам не повредит.

— При случае, при случае, — хохотнул Зиновьев. — Если у тебя, Коба, для этого найдется время. — И, согнав с лица улыбку, спросил: — Каменев у себя, не знаешь?

— Был у себя… час назад.

— Следовательно, и сейчас у себя: Лёве, чтобы сдвинуться с места, нужны сутки, — серьезно произнес Зиновьев, отпуская руку Сталина. И тут же, спохватившись: — Послушай, Коба. Там у тебя, в Секретариате, постановление Коминтерна о приеме в ВКП(б) еврейской компартии. Чистая формальность, поскольку постановление Коминтерна обязательно к исполнению любой компартией. Рассмотри вне очереди. Люди ждут, горят желанием встать в ряды преобразователей мира. Нам очень нужны эти люди. Двадцать тысяч активных, деятельных товарищей — это большая сила. Надо принять их скопом, без бюрократических проволочек.

— Хорошо, Григорий, мы рассмотрим, — ответил Сталин, и глаза его настороженно пожелтели.

— Как освобожусь, загляну. Есть идеи, — покровительственно похлопал Сталина по плечу Зиновьев, не заметив этой желтизны.

— Буду рад послушать твои идеи, — тоже без улыбки и даже, пожалуй, слишком серьезно ответил Сталин и взялся за бронзовую ручку двери, подумав при этом: «Зиновьев с Каменевым явно что-то замышляют. А двадцать тысяч жидов, далеких от интересов рабочего класса, которые наверняка займут руководящие посты в партии и госорганах — это скорее опасность для партии и пролетарского государства, а не их усиление. Надо будет разузнать, что они с Каменевым задумали».

В просторном помещении за длинным столом уже собрались все члены секретариата Оргбюро. Одни тихо переговариваются, другие молча шелестят бумажками. Бородки, усы, очки или пенсне, галстуки, белые воротнички, поношенные пиджаки, иногда косоворотки. Судя по физиономиям — рабочих двое-трое и ни одного крестьянина. Интеллигенцией тут тоже не пахнет. Много нерусских. Особенно евреев. Это и понятно: евреи так давно боролись за свои права против царской власти, которая им прав не давала, что теперь не намерены никому уступать право самим строить такую власть, которая бы эти права не только не ущемляла, но и расширяла. Вместе с евреями за свои права борются и представители других угнетенных народов: грузин, армян, украинцев, прибалтов, венгров, поляков и прочих и прочих. Это и есть интернационализм в действии. Что касается русских, то им никаких прав и не нужно: их у русских и так сверх всякой меры. Более того, надо кое-что и урезать. В том числе и такие, как право угнетать малые народы и национальности. А пролетариат и трудовое крестьянство национальности не имеют, следовательно, им национальные права вообще без надобности. Русская партийная интеллигенция с пониманием относится к такой постановке вопроса отчасти из чувства вины и самоуничижения, отчасти из боязни, что у нее отнимут не только национальные, но и всякие другие права.

В помещении сдержанный гул голосов плавает в густых слоях табачного дыма. Иногда в углу раздается короткий взрыв хохота: это Лазарь Каганович, один из трех секретарей Цэка, рассказал очередной анекдот про бедного Зяму. В анекдотах Лазаря Зяма всегда бедный, всегда бессребреник, как в русских сказках Иван — всегда дурачок.

Ждали Сталина.

Тот вошел ровно в пять, минута в минуту, не задерживаясь прошагал в дальний конец стола и занял свое председательское место.

По правую руку от него сидит Вячеслав Михайлович Молотов, похожий на кота: круглолицый, неразговорчивый, с усами щеточкой и круглыми стеклами пенсне на коротком носу. Он сосредоточенно перелистывает бумаги и весь погружен в это довольно скучное для многих занятие. По левую руку — Лазарь Моисеевич Каганович. Все трое — секретари Цэка, но Сталин — еще и член Политбюро, следовательно, главный среди прочих. Однако власти у товарища Сталина практически никакой, зато возможности безграничны.

— Ну что ж, продолжим, — негромко произнес Сталин, усевшись в свое кресло, и вопросительно глянул на Молотова. — Что у нас там дальше, товарищ Молотов?

— Д-дальше, т-товарищ С-сталин, у нас за-заявление т-товарища К-калнинша Г-генриха Оттовича, ч-члена Р-рКП(б) с де-девятнадцатого г-года, о не-неправильном, н-на его в-взгляд, ре-решении Во-воронежского губкома об отстранении его от занимаемой до-должности, — доложил Молотов, сильно заикаясь, но постепенно, по мере говорения, сглаживая и исправляя свою речь.

— Какую должность занимал товарищ Калнинш? — тут же спросил Сталин.

— Зампредгубсовета по работе с крестьянством. В решении губкома записано, что товарищ Калнинш постановление Политбюро о проведении новой политики по отношению к крестьянству воспринял в корне неправильно, вел себя по отношению к крестьянской массе грубо, вызывающе, провоцируя ее на необдуманные, опрометчивые действия, в результате чего произошли столкновения между крестьянами одного из уездов с посланными туда представителями губсовета. Имеются жертвы с той и другой стороны. Губком рекомендовал использовать товарища Калнинша на другой работе, но товарищ Калнинш отказался. Кстати, — добавил Молотов, — до настоящей должности товарищ Калнинш входил в особую тройку Пролетарской дивизии, где проявил себя с положительной стороны.

— А кем товарищ Калнинш был до девятнадцатого года?

— До девятнадцатого года он состоял в меньшевиках, — ответил Молотов, заглянув в бумаги.

— Пригласите сюда товарища Калнинша, — произнес Сталин, ни к кому не обращаясь, и сидящий на противоположном конце стола молодой остролицый еврей с рыжеватой барашковой шевелюрой вскочил, подошел к двери, открыл ее и, высунувшись в коридор, крикнул:

— Товагищ Калнинш, вас таки уже пгосят взайтить! — доказывая построением своей фразы, что он, скорее всего, выходец из Одессы.

В комнату вошел высокий и широкий в кости человек, с большой головой, маленькими светлыми глазками и мощной нижней челюстью, одетый в полувоенный френч и обутый в высокие — до колен — сапоги.

Ему предложили сесть за отдельно стоящий столик.

Стул с высокой спинкой жалобно скрипнул под грузным телом товарища Калнинша. Положив руки-лопаты на стол, он выжидательно уставился на Сталина светлыми глазками из-под низко надвинутых белесых бровей.