Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953

— Этот паршивый жиденок не научился как следует говорить по-русски, а уже воображает, что может учить других, — произнес Сталин себе под нос, раскуривая трубку, но в тишине его слова услышали все, и над столом пронесся робкий шорох шевелящихся тел. Все поняли, что про себя Сталин евреев все еще называет жидами, что он не перековался, поэтому вслух не называет их никак, и что эта его оплошность лишний раз доказывает, как живуче прошлое и как трудно с ним расставаться, если даже член Политбюро… а что говорить об остальных, которые не евреи…

Сталин глянул вдоль стола все еще мрачно горящими глазами, уловил сочувствующие взгляды русских и хохлов, недоуменные — евреев, постучал по пепельнице трубкой, усмехнулся и, пытаясь сгладить впечатление от нечаянно сорвавшегося «паршивого жиденка», добавил:

— Вот какими глупостями нам приходится заниматься, отрывая время от главных вопросов. Но — продолжим. Так какие у нас на сегодня еще вопросы, товарищ Молотов?

Пока Молотов листал свои бумаги, Сталин выдвинул один из ящиков стола, достал из него коробку и принялся выбивать в нее пепел из своей трубки.

— Осталось всего восемь вопросов, товарищ Сталин, — ответил Молотов, снял пенсне и погрузил его в платок, шевеля короткими пальцами.

— Хорошо, — кивнул головой Сталин. — Я думаю, мы должны закончить все наши вопросы, не оставляя их на завтра. Итак, следующий вопрос: о приеме членов… еврейской компартии в ряды ВКП(б). Руководство ЕКП подало заявление о приеме своих членов единым списком. Этот вопрос был рассмотрен на заседании Коминтерна. У нас имеется решение Коминтерна по этому вопросу. Это решение говорит в пользу ЕКП. Но у нас, между прочим, имеется устав ВКП(б). А в нем черным по белому написано: прием в члены нашей партии осуществляется строго индивидуально. При этом нужны рекомендации трех членов партии. С партстажем не менее пяти лет. Рекомендуемые товарищи должны делом доказать свою преданность коммунистическим идеям, марксизму-ленинизму и пролетарскому интернационализму. У кого какие мнения на сей счет? Я имею в виду вынесение этого вопроса на ближайший пленум Цэка.

— Какой там пролетарский интернационализм! — с возмущением воскликнул один из членов секретариата, один из немногих настоящих пролетариев, волею случая поднявшихся столь высоко на волне революции. Его лицо, забронзовевшее и высохшее возле огнедышащей вагранки, со следами ожогов от брызг расплавленного металла, изрезанное глубокими морщинами, хотя его обладателю не было еще и пятидесяти, от волнения пошло синеватыми пятнами. — Там и рабочих-то раз-два и обчелся! — продолжил он, обращаясь непосредственно к Сталину, ища у него поддержки. — А все больше лавочники, аптекари да адвокаты! И где вы видели другую компартию, в которой бы состояли люди только одной национальности? Что, извиняюсь, за коммунизм собиралась строить эта ЕКП? Только для жи… простите, для одних евреев?

Но ни в Сталине, ни в ком другом такой поддержки он явно не видел и не чувствовал, а потому, еще больше волнуясь, размахивая руками, принялся запальчиво доказывать свою точку зрения:

— Я слыхал, что в Германии есть партия национал-социалистов, которую настоящие немецкие коммунисты прозвали партией нацистов. Партия исключительно для немцев! Да! Отсюда, товарищи, я делаю категорический вывод: не заправдашние коммунисты эти… которые из ЕКП, а, я бы сказал, национал-коммунисты. Вот. То есть, на поверку выходит, что они такие же нацисты, как и немцы. А по всему по этому я решительно против. И что, позвольте вас спросить, скажут наши рабочие? У нас на заводах и так на жи… на евреев, которые из местечек, смотрят косо, потому что понаехали, все им дай, они, глядите-ка, пострадавшие от царизма, а мы, русский пролетариат, тут выходит, с боку припека. Мы, выходит, не пострадали. Мы, значит…

Стук карандаша Молотова сбил выступающего с мысли, он несколько мгновений смотрел на Молотова непонимающими глазами, потом глянул на Сталина, возившегося с трубкой, точно его все это не касалось, и закончил, торопливо комкая слова:

— Я, это самое, к чему веду? Я веду к тому, что если принимать, то, это самое, исключительно по уставу ВКП(б). И не в члены партии, а в кандидаты. Вот.

Достал из кармана измятый платок, трубно высморкался и затих, хмуря белесые брови.

Сидящий рядом с ним слесарь с завода Мехельсона незаметно под столом сжал его руку.

— Это мнение товарища Иваницкого. Оно, как всегда, грешит некоторой торопливостью, — заговорил Сталин, откладывая трубку в сторону. Заметив, как при этих словах дернулся товарищ Иваницкий, Сталин чуть приподнял ладонь над столом: — Не будем судить товарища Иваницкого слишком строго: он и его товарищи слишком, я бы сказал, натерпелись от заводчика Мехельсона. Такое не скоро забывается. — Спросил: — Есть другие мнения?

Шевельнулся Молотов, предупреждая «другие мнения»:

— Я п-пологаю, ч-что вопрос все равно решать на пленуме Цэка. Наше дело — выносить или не выносить его на пленум. Тем более что есть решение Коминтерна…

— Еще кто желает высказаться? — спросил Сталин глуховатым голосом, оглядывая сидящих за столом. — Нет желающих? Ну, коль скоро даже Чистов не желает высказываться, ставлю на голосование. Кто за вынесение?

Не сразу, но поднялись все руки. Последним, ни на кого не глядя, поднял свою руку Иваницкий.

Одобрительно покивав головой, поднял свою руку и Сталин, подумав про себя, что впереди еще ни одна чистка партийных рядов от примазавшихся элементов и что процентов семьдесят-восемьдесят членов ЕКП рано или поздно попадут в разряд примазавшихся. Время всех расставит на свои места, так что не стоит попусту ломать копья.

Остальные вопросы были рассмотрены в пять минут.

Только в двенадцатом часу Сталин подходил к двери своей квартиры. Но и здесь, в темном коридоре за поворотом, его ожидали дела в лице личного секретаря Лёвки Мехлиса. Тот стоял у окна, почти скрывшись за тяжелой портьерой, и вышел из-за нее лишь тогда, когда Сталин приблизился шагов на пять.

Сталин вздрогнул от неожиданности, сунул руку в задний карман, где лежал маленький шестизарядный «браунинг».

Мехлис, человек лет тридцати с небольшим, ниже среднего роста, сухощавый, узкоплечий, с густой неряшливой шевелюрой, с фанатическим блеском оливковых глаз, приставленный к Сталину Троцким, но подпавший под влияние «кремлевского сидельца», был поверенным Сталина по щекотливым вопросам: что-то пронюхать, выведать, достать, отрегулировать на том уровне, где пахнет вчерашними щами, поношенными пальто, армяками и зипунами, но на чем держится власть, чьими соками она питается.

Мехлис предостерегающе поднял руки и заговорил свистящим шепотом, почтительно клонясь в сторону Сталина: